мужество, крепость духа в борьбе за родную землю против неверных!
Аксакалы молитвенно сложенными ладонями гладили холеные бороды, приговаривая:
— Аминь!.. Дай вам бог здоровья!.. Аллах поможет вам быть непобедимыми, батыры!..
Кулсубай отломил от каравая кусочек, круто посолил и приобщился к животворящему хлебу. Шаяхмет принял от него каравай и тоже вкусил благодать хлеба-соли, а затем пышный каравай с вдавленной в него серебряной солонкой начал переходить из рук в руки, и всадники со смиренным сердцем причащались свежим, влажно пахнущим жаром печи хлебом. Хажисултан передал полотенце мулле, сказав:
— Бисмилла!
Заиграл курай, певец завел высоким чистым голосом протяжную песню:
Сжимая саблю твердою рукою,
Иди, батыр, рази своих врагов.
Пускай не знает молодость покоя!
И ты, джигит, будь к подвигу готов,
Эх, будь готов!
Кулсубаю было не по себе от этого величания. Хажисултану-баю, алчному хищнику, угнетателю бедных башкир, он не верил. И песня, которую он так любил, не смягчила его сердце.
Как прекрасны вершины Урала!
Их не любит лишь черствый душой.
Для сынов, дорогая Отчизна,
Ты дороже и жизни самой.
Помнишь, в битву, наполнив колчаны,
Твой джигит на коне поскакал.
Не щадил он ни жизни, ни крови —
Отстоял свой родимый Урал!
Вглядевшись, Кулсубай заметил в толпе пробиравшегося к нему Ягуду-агая, усталого, изможденного, и обрадовался, но какой-то толстяк в бархатном бешмете заслонил его, а в это время умолкли певец и курай и громче зазвучали приветственные возгласы собравшихся.
Хажисултан-бай не наговорился, вошел в раж, обращался попеременно то к всадникам, то к крестьянам:
— Люди-и-и, наступил долгожданный час освобождения родной башкирской земли от злобносердечных неверных! Слава джигитам, вышедшим на борьбу за торжество ислама, за независимость великой Башкирии! Слава-а-а!.. Проклятье приспешникам русских Хисматулле, Акназару, Загиту и им подобным! Анафема-а-а!.. Не щадите прислужников кафыров, и вам будет уготовано место в раю! Кому дороги чистота мусульманской веры и вольность родной земли, вступайте в национальную башкирскую армию! — добавил бай повелительно.
У Кулсубая окончательно испортилось настроение, а когда Нигматулла затянул хвалебную, молитвенными арабскими словесами украшенную речь, то он совсем помрачнел. «Лицемеры вы, и ты, Хажисултан-бай, и ты, Нигматулла!.. Нужен вам мой булатный клинок, мой солдатский опыт. А кончится война…» Нигматулла до небес возносил и доблестных башкирских всадников, и их отважного командира Кулсубая, и это прозвучало так неестественно, что даже рядом стоявший Сафуан поморщился и толкнул увлекшегося краснобая локтем в бок. Тот искоса взглянул на сердитое лицо Кулсубая. «Подумаешь, ему не нравится, что его славят!.. Благодари аллаха, что тогда успел скрыться, а то я бы тебе, бунтарь, показал. Хотя еще время придет…» И, льстиво улыбаясь, Нигматулла быстро закончил свое песнопение: