— Сын, — отвечаю я сухо. Вешаю полотенце и открываю аптечку.
Девушка округляет глаза, но батя кричит «Мила!», и она, моргнув, уходит в комнату предков.
— Сына! — звучит его голос вновь.
Я ускоряю поиски. Из-под просроченных горчичников выковыривается йод, за борной кислотой обнаруживается перекись водорода. Бинты, пластырь…
На кухне со скрипом отодвигается стул, и я бросаюсь в свою комнату, щёлкаю шпингалетом. Не хватало ещё объяснять, откуда взялась кровавая дыра в груди.
Проходит минута, другая. Ручка неподвижна, дверь не содрогается от ударов. Обоняние дразнит запах колбасок, и рот наполняет слюна.
Чё делать-то? Я фонарным столбом замер посреди комнаты и напрягаю слух. Молчание журчит, растягивается до невозможности, и полуоблегчение-полуразочарование расслабляет мышцы.
Вновь накатывает усталость. Ключи летят на стол, куртка — на стул, и лишь тогда я поднимаю взгляд.
В комнате УБРАНО. Книги лежат ровными стопками, кресло сложено, одеяло… понятия не имею, где это долбанное одеяло.
Пыль вытерта.
Пыль!
В растерянности я прохожусь по комнате: боязливо, осторожно, медленно — будто по музею, в котором все экспонаты спрятались под витрины с табличками «руками не трогать».
Сквозь прорехи туч за окном мигают звёзды, волнами идёт занавеска над форточкой.
Я задеваю ногой лабораторную посуду, которая стеклянным зверинцем разбрелась по полу. Резкий звук буквально раскаляет меня изнутри, потому что это не какой-нибудь «юный химик», а настоящий комплект Вероники Игоревной. Цена у него, мягко говоря, немаленькая. Какой идиот поставил стекло на пол?
О. Бо. Же.
Какой?
Поймите, я не свинья. Да, иногда моя комната напоминает хлев, но это хлев разумный, осознанный. Здесь всё, даже пыль, лежит на правильных местах — пускай, неочевидных для других людей, но очевидных для меня.
И вот хлев разрушен. Уничтожен. Пал жертвой батиной стыдливости перед чужой девицей.
Охапка «первой помощи» падает на стол. Злыми тычками я бужу телефон и врубаю «Усатое радио».
Сделаем громче.
И ещё.
Чё, пап?.. Ой, совсем тебя не слышу.
Я швыряю мобильный на стол, и тот проезжает по гладкой поверхности, сбивает на пол ключи. Грохот, дрязг.
Раздражение.
На почте я прицепил брелок Вероники Игоревны к своей связке, и теперь на ней дремлют вечным сном и мёртвые птички, и тот спиральный ключ. Слишком странный для дверей гимназии и слишком незнакомый для Дианы. Откуда он? От чего?
Когда я поднимаю его, мое внимание приковывает надпись, которую выгравировали на головке.
«FFSWNOD»?
Нет. Э-э-э. «NWFOOD»?
«NWSEAFOOD»?
Проморгавшись от тумана в глазах, я поднимаю синего уродца и освещаю экраном телефона.