– До сих пор не пойму, – голос Габриэль звучал обиженно, – ополчение на стороне короля?
– Все мы на стороне короля, – отвечал ей муж. – Мы не выносим только его министров, слуг, братьев и жену. А наш Людовик молодец, старый нелепый болван.
– Но почему говорят, что Лафайет республиканец?
– В Америке он республиканец.
– А здесь они есть?
– Очень мало.
– Они могли бы убить короля?
– О господи, нет. Мы же не англичане.
– Или посадить его в тюрьму?
– Не знаю. Спроси мадам Робер, когда ее встретишь. Она сторонница крайних взглядов. Или Камиля.
– Если Национальная гвардия на стороне короля…
– На стороне короля, – перебил ее муж, – пока он не попытается вернуться к тому, что было до июля.
– Теперь я поняла. Национальная гвардия на стороне короля и против республиканцев. Но Камиль, Луиза и Франсуа республиканцы, разве нет? И если Лафайет велит тебе арестовать их, ты их арестуешь?
– Господи, да нет, конечно! Эта грязная работа не по мне.
Здесь мы сами себе закон, думал он. Может быть, я и не батальонный командир, но командир у меня под каблуком.
Задыхаясь от волнения, появился разгоряченный Камиль.
– Новости одна лучше другой, – заявил он. – В Тулузе мой памфлет был публично сожжен палачом. Исключительная любезность – теперь его наверняка переиздадут. На Олероне на книжную лавку, где его продавали, напали монахи, вытащили все экземпляры и подожгли, а книгопродавца зарезали.
– Мне не кажется, что это смешно, – сказала Габриэль.
– Напротив, это трагично.
Гончарная мастерская под Парижем малевала на толстой глиняной посуде портреты Камиля в ядовитых зеленых и синих тонах. Так бывает, когда становишься публичной фигурой – люди начинают кормиться за твой счет.
В воздухе не было ни ветерка, и когда подняли флаг, он повис, как высунутый трехцветный язык. Габриэль стояла между отцом и матерью. Ее соседи Жели были слева, маленькая Луиза в новой шляпке, которой она нестерпимо гордилась. Габриэль чувствовала, что люди ее разглядывают. Это жена д’Антона, шептались они. Она слышала, как кто-то спросил: «А она красивая, интересно, у них есть дети?» Она подняла глаза на мужа, который стоял на ступенях церкви, а его фигура ярмарочного бойца возвышалась над вытянутой в струнку фигурой Лафайета. Она испытывала к генералу презрение, потому что его презирал ее муж. Толпа приветствовала Лафайета, он принимал чествования со скромной улыбкой. Габриэль прикрыла глаза от солнечных лучей. Позади Камиль беседовал с Луизой Робер о политике, словно с мужчиной. Депутаты из Бретани, инициативы Национального собрания. Я хотел отправиться в Версаль, как только взяли Бастилию, – (мадам Робер тихо поддакнула), – но опоздал.