Он говорит о каких-то других волнениях, подумала Габриэль, о какой-то другой Бастилии. Затем позади раздался крик: «Да здравствует д’Антон!»
Она обернулась с изумлением и благодарностью. Крик подхватили.
– Это всего лишь несколько кордельеров, – сконфуженно сказал Камиль. – Но скоро так будет кричать весь город.
Несколько минут спустя церемония завершилась, впереди ждал обед. Жорж стоял посреди толпы, обнимая жену.
– Мне кажется, – заметил Камиль, – пришло время убрать апостроф из вашей фамилии. Теперь он лишний.
– Возможно, вы правы, – сказал ее муж. – Я буду делать это постепенно, нет нужды заявлять об этом во всеуслышание.
– Нет, сделайте сразу, – возразил Камиль. – Чтобы все знали, на чьей вы стороне.
– Задира, – нежно сказал Жорж-Жак. Он чувствовал, что им тоже овладевает дух противоречия. – Ты не против? – обратился он к Габриэль.
– Делай, как лучше тебе, – ответила она. – Как считаешь правильным.
– А если одно будет другому противоречить? – спросил Камиль. – Делать, как лучше и как он считает правильным?
– Не будет, – вспыхнула Габриэль. – Потому что он хороший человек.
– Мудрое замечание. Чего доброго, он решит, что в его отсутствие вы много думаете.
Вчерашний день Камиль провел в Версале, а вечером вместе с Робеспьером отправился на заседание бретонского клуба. Там собирались депутаты, выступавшие за народное дело и с подозрением относившиеся к королевскому двору. Присутствовали также дворяне; безумства Четвертого августа были просчитаны тут очень тщательно. В заседаниях могли участвовать и не-депутаты, если их патриотизм не подвергался сомнению.
А кто больший патриот, чем он? Робеспьер уговорил его выступить. Камиль волновался и с трудом удерживал внимание слушателей. Заикался он сильнее обычного. Слушатели не были настроены проявлять к нему снисхождение. В их глазах он оставался уличным оратором, анархистом. Во время его речи Робеспьер разглядывал пряжки на своих башмаках. Когда Камиль сошел с трибуны и сел рядом, он не поднял взгляда, продолжая смотреть куда-то вбок, в зеленых глазах застыла задумчивая улыбка. Стоит ли удивляться, что у него не нашлось для друга слов ободрения? Всякий раз, как Робеспьер пытался выступить на заседании Национального собрания, особо буйные дворяне начинали преувеличенно сопеть и пыхтеть, изображая, что задувают свечу, а порой объединялись, чтобы разыграть сценку с участием бешеного ягненка. К чему притворяться? «Ты был великолепен, Камиль». К чему утешительная ложь?
После завершения заседания на трибуну поднялся Мирабо и устроил для своих сторонников и подхалимов представление: он показывал, как мэр Байи пытается вычислить, понедельник сейчас или вторник, как рассматривает луны Юпитера, чтобы найти ответ, и в конце концов признает (в весьма грязных выражениях), что телескоп слишком мал. Камилю не доставлял удовольствия этот спектакль, он чуть не плакал. Сорвав аплодисменты, граф спустился с трибуны, хлопая депутатов по спине и пожимая руки. Робеспьер тронул Камиля за локоть: