– Не пора ли нам уходить?
Но было слишком поздно. Мирабо заметил Камиля и заключил его в объятия, рискуя сломать ребра.
– Это было грандиозно, – заявил граф. – Не обращайте внимания на здешнюю деревенщину. Вы не вписываетесь в их провинциальные стандарты. Никому из них не под силу свершить то, что сделали вы. Никому. На самом деле они вас просто боятся.
Робеспьер постарался затеряться в глубине комнаты, чтобы избежать встречи с Мирабо. Предположение, что он способен кого-то испугать, страшно польстило Камилю. Почему он не сказал другу таких же слов, которые сказал тому Мирабо? Ведь это же правда! А ведь он хотел Камилю только добра, хотел и дальше его опекать. Двадцать лет прошло с тех пор, как он пообещал за ним приглядывать, и Робеспьер не собирался отказываться от обещания. Но что толку сетовать? Он лишен дара говорить правильные слова. Желания и нужды Камиля – книга за семью печатями, написанная на языке, который ему не выучить никогда.
– Идемте ужинать, – раздался голос графа. – И берите с собой ягненка. Накормим его красным мясом, чтобы хорошенько разъярить.
За столом сидели четырнадцать человек. В тарелках кровоточила нежная телятина. Тонко нарезанная плоть палтуса источала аромат лаврового листа и тимьяна. Синевато-черная кожица баклажанов, сморщенная у плодоножки, скрывала нежную мякоть, которая растекалась под ножом.
Граф в эти дни благоденствовал. Никто не знал, продолжал он делать долги или внезапно разбогател, и если верно последнее, то как ему это удалось. Мирабо состоял в тайной переписке со множеством корреспондентов. Его публичные высказывания звучали одновременно высокопарно и таинственно, и он купил в кредит бриллиант для любовницы, жены издателя. Ах, как он обхаживал в тот вечер молодого Робеспьера. Вежливость ничего не стоит, рассуждал Мирабо. В последние недели граф следил за Робеспьером, подмечая сухость тона, равнодушие (мнимое) к мнению других, наблюдая в мозгу юриста проблеск идей, которые, несомненно, довлеют дневи.
Весь вечер он тихим доверительным тоном беседовал со Свечой Арраса. Если вдуматься, рассуждал граф, то между политикой и любовью разница невелика – в конечном счете это вопрос власти. Едва ли ему первому на свете пришла в голову эта мысль. Нужно уметь обольщать, действуя быстро и дешево; и если Камиль походил на бедную модисточку, соблазнить которую легче легкого, то Робеспьер был кармелиткой, решительно настроенной сделать карьеру игуменьи. Ее нельзя развратить, ты можешь сколько угодно махать своим удом у нее перед носом, она и ухом не поведет – с чего бы, она понятия не имеет, для чего нужна эта штука.