На лице Экспосито – почти угроза.
– Я произвожу такое впечатление?
– Да.
– Московский подходец?
Пато медлит с ответом, но наконец решается:
– Ну, нечто такое…
– А это хорошо или плохо?
– Не знаю. Думаю, для нашего времени – скорее хорошо. Или, по крайней мере, полезно. И я тебе завидую.
Экспосито кивает, не произнося ни слова. Она глядит на садящееся солнце, и красноватые блики ложатся на ее костлявое изможденное лицо.
Когда-то у нее был муж, думает Пато. И она его тоже потеряла.
– Какой он был? – отваживается она.
И к ее удивлению, Экспосито отвечает немедленно, так, будто ждала, что она спросит:
– Красивый. Сильный.
– Фотографии его нет у тебя?
– Нет.
И снова смотрит на Пато ничего не выражающим взглядом. Однако от солнца глубина темных глаз осветилась искоркой интереса.
– А у тебя – твоего?
– И у меня нет, – лжет Пато. – И он был не вполне мой… Не успел стать моим. Война его увела, а куда – не знаю.
– Теруэль, мне помнится?
– Да.
Пу-ум-ба. Недалеко от гребня высоты с грохотом рвется мина, поднимается туча пыли. Обе связистки смотрят в ту сторону и еще сильней съеживаются в выемке между скал, которые защищают их. Экспосито протягивает руку, молча прося почти полностью выкуренную сигарету, коротко затягивается и возвращает окурок.
– Мой муж был на удивление мягким и нежным человеком, – говорит она, выпустив дым. – И чуть ли не единственным в «Артес-Графикас» сочувствующим партии… В день фашистского мятежа мы бросились в казармы Монтаньи, хотели отбить ее у военных. Те выбросили белый флаг, подпустили нас вплотную, а потом открыли огонь… И многих убили. И тут он стал неузнаваем. Когда франкисты сдались, их собрали на внутреннем дворе, и он первым начал расстреливать их одного за другим… Одного за другим, словно сошел с ума. Стрелял им в голову. И я шла с ним рядом и делала то же самое.
Она замолкает. Замирает. Лицо ее бесстрастно. Поднимает руку к лицу, но на полпути останавливает, роняет ее на колено.
– Я помню запах крови… Трупы, лежащие вповалку… И пахло кровью.
Повисает долгое молчание. Ошеломленная Пато гасит окурок. Она не решается открыть рот.
– После этого он целый день не выходил из дому, рта не раскрывал, не вставая, лежал в кровати, слушал радио, – нарушает молчание Экспосито. – А наутро сказал, что уходит в сьерру останавливать фашистов. Я ответила, что пойду с ним, и мы ушли. С ополченским батальоном в составе колонны Галана…
Она резко обрывает себя. И поворачивается к Пато.
– Что смотришь?
– Ты всегда была молчуньей, товарищ сержант… Я и представить себе не могла…
Экспосито окидывает ее задумчивым взглядом: