Хозяин усадьбы Кырбоя. Жизнь и любовь (Таммсааре) - страница 275

Хозяин дома, пожалуй, продолжал бы говорить, но вдруг заметил, что писатель заснул, упав грудью на стол. И он умолк: перед самим собой Рудольф не хотел ораторствовать, хотя и любил держать речи. Он обернулся. Живописец сидел перед раскрытым окном, с трубкой в зубах, и рисовал. На заднем плане виднелся в тени деревьев «музей любви».

— Сделайте это в красках и отдайте моей жене, — сказал Рудольф, — ей нравится этот сарай, она увидела там гадюку.

— Гадюка на моей картине не выйдет, — ответил живописец.

— Это и не нужно, гадюка будет за картиной, — объяснил Рудольф.

— И за картиной гадюки не будет, — сказал живописец.

— Ну, тогда в самой картине. Вы же не можете отрицать существование гадюки, которую моя жена видела несколько недель назад, — сказал хозяин дома.

— Я не видел этой гадюки, — возразил живописец, — а я пишу только то, что вижу.

— Пишите спокойно, — сказал Рудольф, — а моя жена увидит в ней то, о чем думает, помнит и что чувствует, так что отдайте картину ей, а мне скажите, сколько я вам должен.

— Договорились.

— Договорились.

У господина Всетаки после новоселья, когда он много говорил о культуре и капитале, вдруг как бы пропал всякий интерес к культурным начинаниям, которые он осуществил или замышлял осуществить на своем законном хуторе Соонику. Казалось, слова агронома, которые он высказал о возделывании земли и возмещении затрат, лишь теперь, задним числом, запали в душу и голову хозяина, так что над ними следует сперва поразмыслить, прежде чем по-настоящему браться за дело. Ирме вообще казалось, что муж как бы хочет что-то обмозговать, но не находит для этого подобающего места и не пребывает в подобающем настроении. Он часто бывал в городе, хотя собирался, по крайней мере, месяц прожить в деревне, чтобы стряхнуть с себя зимнюю одурь. Чем он занимался в городе, осталось для Ирмы непонятным, но одно было ясно — и городские дела, и обстоятельства не нравились и не благоприятствовали ему: Рудольф возвращался из города таким же беспокойным, как и уезжал туда.

Конечно, у господина Всетаки была причина для беспокойства. Он поспешил — выстроил этот домик, чтобы вместе с женой наслаждаться здесь покоем, светом, теплом, солнцем, но случилось так, что света хватало, покою было даже слишком много, но тепла и солнца почти не было. Прохладная погода вместе с непрерывными дождями тянулась день за днем, и едва только выдавался мало-мальски теплый и солнечный часок, как вслед за ним гремел гром — гремел и грохотал над полем, лесом и лугом, и доставалось даже домику: ударяло в большую кривую березу, что росла в десятке метров от дома, которую старый хозяин сохранял своему будущему поколению, чтобы использовать для колесных ободьев, и которая теперь заменяла громоотвод. Роща вблизи дома и сенокосные луга не просыхали от дождей, так что нельзя было там гулять, лежать, не говоря уж о прочих приятных увеселениях. В окрестностях «музея любви» местами, подо мхом, булькала вода, и гадюка, которой весною даровали жизнь, не показывалась больше ни перед сараем, ни где-либо еще, словно ее кто-то убил. Окружающие казенные леса росли в низинах и не привлекали в дождливую пору, так что господину Всетаки вдруг стукнуло в голову, какой же это летний отдых, если нет вблизи высокого сухого сосняка. Давало себя знать и отсутствие воды — в то самое время, когда все кругом было мокрым, так что нельзя было выйти. Не было ни моря, ни озера, куда бы можно было окунуться. Река была, но не входила в границы Соонику, так что, если хочешь искупаться и принять солнечные ванны, прежде всего уходи со своего участка, В нынешнем году это, правда, было не так важно, солнца не хватало для солнечных ванн и тепла для долгого купанья, но Всетаки думал о будущем, о том, что придет хорошее лето, подобное тем, какие бывали в детстве, когда даже шкура сползала от зноя со спины. Что он будет делать тогда? Полезет ли он в мочило для льна, как советовали прежние хозяева, — если захочет купаться на своем участке? Такие мочила в самом деле были в Соонику. Или поставит он бочку либо ванну с колодезной водой к стене — согреваться на солнце, чтобы можно было окунуться? И как он будет бултыхаться — один? Он полезет в ванну или бочку, а жена будет только смотреть, как он окунается? Или у жены будет своя бочка или ванна? Стало быть, две бочки или ванны рядышком. Полезут ли они в ванну или в бочку, надев купальный костюм, потому что это будет на солнце и никакое не мытье, а купанье? Или будут купаться по очереди в той же самой ванне, будто это лишь мытье, а не купанье? И когда захотят полежать на солнце, то опять же по очереди, потому что купались по очереди? Лежишь один под большой березой, в которую снова ударит молния во время грозы, так что обрывками бересты и ветками будет усеян весь двор; ты лежишь, а жена сидит рядом, ждет своей очереди, потому что сразу колодезная вода не согреется в ванне, чтобы, когда один вылезет, другой мог залезть. Но можно, пожалуй, и обоим забраться в одну ванну, если она большая, ведь в море, в озере, в пруду, в реке и в ручье купаются всем кагалом. Вот оно что! Вместе валяться под солнцем, вместе пьянеть от тепла и яркого света, вместе лезть в прохладную воду, бок о бок, рука об руку!