1. Этого писателя Михаила Медведкова я хочу воскресить. Если я этого не сделаю, то уж точно никто не сделает. Это надо сделать теперь, незамедлительно. (Вот опять проехала скорая помощь, проревела сирена. Сколько вновь умерших появится в завтрашней статистике?)
На рукописях дедушки Миши, у меня сохранившихся, дат нет; только когда они в школьных тетрадках, на их синих и фиолетовых оборотах стоят даты печати. Мне кажется, что все они датируются концом 1950‐х – началом 1960‐х годов.
Начну с рассказа, явно написанного для себя и про себя; герой его назван сначала М. А. Медведковым (то есть о себе в третьем лице), а затем Леней, Леонидом Михайловичем. Леонидом, как мы помним, звали брата, расстрелянного в тридцать седьмом году. А отцу в этом рассказе он дал свое имя. Хорошо, что доктор Фрейд этого не читал. Что же касается женщины, то ее зовут Ольгой, Олюшей. Существовала ли я уже, когда он писал этот рассказ? Или, может быть, Ольгой и звали ту женщину, с которой он вернулся из госпиталя? А в какой-то странный миг задумчивости эта Ольга вдруг стала, под его пером, Еленой.
Приведу рассказ полностью.
Лишь добавлю еще, что мне самой эти дедушкины рассказы не просто дороги как реликвии, а нравятся; мне они кажутся удавшимися. В них есть то, ради чего литература существует: смертный бой со смертью, борьба с чернокрылым ангелом, заикающаяся потерянность, взгляд за грань, косноязычный заговор, неловкий договор, торговля до конца, до самого того момента, когда уже «больше не нужен». Так что литературой – да – мне это мнится; то есть тем, что в тексте вообще мне кажется литературой. «Дай мне пожить еще немного» – причем «немного» рифмуется с Богом. То есть литература для меня – это такое место, где смерть можно встретить, узнать и где ее можно обмануть.
Ну вот, теперь будем читать.
I
И не обращаясь к шоферу сказал:
– Отвезите меня домой.
– А ты что пьяный?
– Нет.
– А далеко везти?
– Феодосийское шоссе, 22.
– Ну садись.
М. А. сел в машину и через несколько минут был возле дома. Вылезая из машины, он не сказал ни спасибо, ни до свиданья, дал шоферу десять рублей и вошел в калитку. В прихожей и в столовой горел свет. Около тумбочки, на которой стоял радиоприемник, на пол поставил бутылку. Вошел в комнату Олюши, зажег свет. Долго стоял тут же у выключателя и смотрел на нее. Она лежала, покрытая покрывалом, с закрытым салфеткой лицом.
– Вот теперь я не один. Я рядом с тобой. Хоть ты и умерла, а я все-таки здесь, с тобой, – думал он. – Дорогая глупая девочка, что ты наделала? Разве кому-нибудь нужно было, чтоб ты умерла?