Прогресс вынудил Ренуара отказаться от профессии художника по фарфору. Это произошло в 1858 году. Ему было семнадцать лет. Тогда был только что освоен процесс печатания на фарфоре и фаянсе. Портрет Марии-Антуанетты, выполненный однажды, можно было воспроизводить механически тысячу раз. Это знаменовало конец прекрасного ремесла. Хозяин долго размышлял, теребя свою внушительную империалку>[44]. Покупка печатных станков требовала больших денег. Кроме того, он смутно чувствовал, что время таких маленьких кустарей, как он, прошло. Отныне фарфор и фаянс изготавливались на заводах с высокими трубами, огромными маховиками, конторами с приказчиками в крахмальных воротничках. Хозяин-рабочий в своей белой блузе и со своей квартирой, отделенной от мастерской винтовой лестницей, отходил в прошлое наравне с париками королевских времен и свечками. Хозяин Ренуара решил продать помещение и переселиться в деревню. Его особенно привлекало выращивание дынь. Супруга Леви, темноглазая красавица, сожалела о решении мужа: она боялась деревенской скуки, да и мастерская стала необходимостью в ее жизни. Она любила проверить впечатление от нового платья на насмешливых подмастерьях, не стесняясь сказать при этом, что в жаркую погоду не носит корсета. Юный Ренуар уже не боялся запускать глаза за выемку ее корсажа, когда она наклонялась к нему, чтобы посмотреть работу. «У меня начали расти усы. Это ее смешило». «Опасайся тех, кто равнодушен к красивой женской груди…» — добавлял он. Хозяйка решилась его поддержать, когда он, посоветовавшись с товарищами, предложил мсье Леви совершенно невероятный проект. В семнадцать лет с моим отцом уже происходило то, что должно было затем повторяться всю жизнь: собратья считали его своим старшим. Договорившись между собой, они вручили свою судьбу «господину Рубенсу», как они дружески прозвали моего отца. Было решено основать кооператив. Доходы должны были идти на оплату хозяину за аренду помещения, а остальное предполагалось делить поровну между рабочими. Ренуар задумал соперничать в скорости с машинами, которые лишили их заработка. Мадам Леви упросила своего супруга согласиться. Он решил на время отложить выращивание дынь, чтобы помочь новому кооперативу в коммерческих делах. Приступили к работе. Ренуар стал с невероятной быстротой покрывать вазы и тарелки изображением полногрудой Венеры. Надо было победить «прогресс» на его же собственной территории, доказать, что «рука» парижского ремесленника стоит большего, чем шестерни и поршни, лоснящиеся от масла. В сопровождении мсье Леви Ренуар отправился предлагать свой товар оптовикам с улицы Паради. Цена его изделий оказалась ниже, чем цена продукции, украшенной механическим путем. Увы! Торговцы очень сдержанно отнеслись к его предложению: им нравилось в серийных тарелках то, что каждая из них в точности походила на остальные. «Я проиграл из-за любви к однообразию, столь развитой у людей нашего времени. Пришлось отступить». Ренуару было около восемнадцати лет. Закрытие фарфоровой мастерской не так огорчило его, как показалось докучным. «Себе на жизнь всегда заработаешь. Но я терпеть не могу принимать решения. Поплавок… сам знаешь…» Я уже упоминал о его «теории поплавка»: «Ты следуешь течению… те, кто хочет плыть ему навстречу, безумцы или гордецы, не то, еще хуже, разрушители. Время от времени ты делаешь движение рулем вправо или влево, но всегда следуя направлению течения». Меня это не убеждало, и я напомнил моему отцу, что с его именем связывают революцию импрессионистов, и именно он будто бы изменил самые основы современного искусства. Он смотрел на меня с насмешливой улыбкой. Мне хотелось бы дать представление о его выражении, когда что-нибудь его забавляло, что случалось часто. Словно каждая пора его кожи излучала веселость, даже борода будто корчилась от внутреннего смеха. Его и без того живые светло-карие глаза тут буквально светились. Этим выражением злоупотребляют, но применительно к Ренуару оно оправданно. Его глаза как бы излучали частицы света.