, во мне проснется надежда на возрождение.
Первые несколько секунд я не чувствовал ничего. А потом началась паническая атака.
(Мне следовало это предвидеть. Со мной так всегда: имеем – не храним, потерявши – плачем.)
Что я наделал? Что я наделал? В поисках другой дискеты, на которой когда-то сохранил часть текста, я перевернул квартиру вверх дном. Или не сохранил? Я не помнил. В конце концов я нашел какую-то пыльную дискету, но мне не хватило духу вставить ее в компьютер: вдруг никакого файла с диссертацией на ней нет.
Я выбежал из квартиры. Я бросился в город. Я должен найти саксофон. Я должен сделать хоть что-то, только не сидеть в четырех стенах и не сходить с ума, но, куда бы я ни направился, везде шли какие-то строительные работы. Соседний проспект совершенно раскурочили. Уродство, обычно прикрытое бетоном и цементом, теперь оголилось. Я пробирался между тяжелыми мешками с песком, грудами кирпичей и торчащими из земли железными прутьями. Пот лил с меня ручьями, грохот отбойных молотков заглушал мысли, и я нечаянно пнул ведро с краской. Мгновение спустя я чуть не свалился в яму. Оттуда высунулись рабочие и заорали: «Тормоз, смотри, куда прешь!» Слово «тормоз» я ненавижу с тех пор, как командир Первой учебной базы употребил его на заседании комиссии, после которого меня выгнали с офицерских курсов. Но я ничего не ответил рабочим. Обошел еще одну яму и с большим трудом добрался до киоска на углу проспекта. Купил кофе со льдом и сел со стаканчиком на скамейку, но на вкус кофе был как апельсиновый сок. Мимо прошла парочка. Они шли в обнимку, но девушка исподтишка бросила на меня оценивающий взгляд. «Ну и ну! – подумал я. – В этом городе даже парочки вечно чего-то ищут. Разве тут обретешь любовь?» Я вернулся к киоску и купил сэндвич с тунцом, который, судя по картинке в меню, обещал быть восхитительным. Но он оказался безвкусным. От этого мне стало еще хуже. Утрата способности ощущать вкус представлялась мне символичной. Передо мной на секунду остановился прохожий и бросил: «Заснул, что ли?» – но мне послышалось: «Спятил, что ли?» Рядом рабочий начал долбить асфальт, подняв тучу пыли. Куда бы я в тот день ни шел, повсюду в Тель-Авиве поднимались тучи пыли. Пыль скапливалась у меня в легких, пока я не почувствовал приближение приступа. Знакомые симптомы: пощипывание в носу, нарастающий зуд в горле.
Следующие несколько недель я не отваживался выйти на улицу.
Хуже всего было по утрам. Я трупом лежал в постели, одновременно обмякший и одеревеневший. Бесчувственный, но страдающий от боли. Мысли разбегались, и ни одну я не мог додумать до конца. Я тлел, как поминальная свеча, с которой капает воск, и не мог избавиться от ощущения театральности происходящего. Как будто некто внутри меня, притаившись за кулисами, наблюдал за пошлой мелодрамой моей жизни.