* * *
Его загоняли, как дикого зверя. Везде, по всему городу, выли сирены. Дважды его зажимали в переулках, но пули лишь лохматили плоть, не причиняя боли, и Кощеев поглотил два наряда полиции вместе с бронежилетами. Титановые пластины остались под кожей, прикрывая сердца, а одежду и чехлы от броников он выблевал под одобрительное урчание червя. От сумки с вещами Кощеев избавился – все равно уже не влез бы в старую одежду.
Руки удлинились на несколько суставов, три длинных хребта сплетались в косу, ребра наслоились друг на друга и образовали костяной доспех. Россыпь глаз на лице и голове обозревала все вокруг, а разросшийся мозг легко считывал и перерабатывал всю поступающую информацию.
Когда Кощеев пробирался через частный сектор, перешагивал через заборы, распугивая толстых баб и чумазых детей, преследуемый легионом УАЗов с мигалками, голос в голове сказал:
– Ты в магазин-то зайди бухла прихватить. Чтоб было, под что поговорить вечерами.
Десятипалым гигантским кулаком Кощеев играючи пробил стену сельпо, щелбаном отпихнул верещащую продавщицу, провел ладонью по прилавку, и бутылки всосались в податливую кожу, застыли под ней ребристой батареей.
– Мы их потом потихоньку растворять будем, – сказал червь.
– А возьмет? С таким-то весом? – с сомнением спросил Степан Семёныч.
– Еще как, я ж к вашему бухлу непривычный. С пузыря напрочь сносить будет, гарантирую.
* * *
В лесу он оторвался от погони. Над головой кружил вертолет, но Кощеев ловко сбил его, запустив вырванный с корнем дуб. Машина закружилась и, дымя, скрылась за верхушками деревьев. Степан Семёныч, ведомый голосом, уходил все глубже и глубже в чащу. Ловил зазевавшихся медведей, лис и туристов. Однажды вечером, когда рассасывалась в теле очередная бутылка водки, и разомлевший Кощеев нежился под последними лучами заходящего солнца, голос, сбиваясь и заплетаясь, сказал:
– Вот ты, Стёпа, – здравый мужик. Уважаю. До этого же, что ни человек попадется – то говно. Как я вообще до вашего города добрался – чудо. Говорю им всем – в лес надо валить, уходить подальше. Там сил набраться и расти. И все ништяк будет. Нет, хочу по врачам ходить и в квартире плакать лежать. Что за люди? Ничего сами не могут. А ты смог! Горжусь! Вот у нас, в другом измерении…
– Погоди-ка, – перебил Степан Семёныч. – В каком это измерении? Ты же говорил, что с Альфа Центавры? Тарелка там у тебя под Мытищами…
– Ой, ну чего ты начал-то? С Центавры, с другого измерения – какая вообще разница?
Кощеев собрался возмутиться, но голос зашептал:
– Замри! Слышишь, грибники идут? Сейчас поближе подберутся, а мы их – раз! – и поглотим! А? Ну, или напугаем хотя бы.