Сам поэт «биографией» называл, видимо, весь комплекс своей автобиографической прозы, в том числе дневник 1821–1823 годов. Между тем только разделение этого комплекса на два объекта различной жанровой природы — на дневник и записки — способно внести ясность в вопрос, когда и какие именно автобиографические материалы Пушкин уничтожил, а какие сохранил. Так, можно определенно утверждать, что кишиневский дневник 1821–1823 годов Пушкин уничтожил, а АЗ, работа над которыми приходится на 1824–1826 годы, — нет.
Предложенное разделение автобиографической прозы позволяет объяснить названную самим поэтом (и оспоренную позднейшими исследованиями) дату уничтожения «автобиографии»: «конец 1825 года, при открытии несчастного заговора». Если под «автобиографией» понимать кишиневский дневник, а не АЗ, пушкинское указание верно. Именно и только тогда поэту, который полагал, что и «он сам от жандарма еще не ушел», имело смысл уничтожить свои дневниковые записи, в которых рассказывалось о неизвестных следствию и, по всей видимости, известных Пушкину обстоятельствах деятельности декабристов из Кишиневской управы Союза Благоденствия и, возможно, Южного общества. Так, на случайно сохранившихся листах из кишиневского дневника содержится запись о разговоре с Пестелем, датированная мартом 1821 года. Весь период ведения дневника — 1821–1823 годы — был временем активных контактов Пушкина с деятелями тайных обществ, В. Л. Давыдовым, И. Д. Якушкиным, К. А. Охотниковым, В. Ф. Раевским, М. Ф. Орловым. Дневник поэта не мог не содержать в себе информацию, которая была бы способна «умножить число жертв». Не уничтожить кишиневский дневник в тот момент, когда над поэтом нависла угроза ареста, было бы опасно, а уничтожить позже, когда эта опасность миновала, — нелогично.
Остается решить, что имел в виду Пушкин, когда рассказывал Нащокину о том, как ему пришлось уничтожить свои АЗ в тот злополучный момент, когда «за ним пришли», чтобы везти в Москву на встречу с императором. Исследователи уже подвергли эту историю анализу, приведшему к выводу об отсутствии в ней какой бы то ни было достоверности. Так, например, было отмечено, что в момент приезда посланного от псковского гражданского губернатора Пушкин находился в Тригорском, а не в Михайловском. Существует запись слов няни Пушкина Арины Родионовны о том, что поэт уезжал в Москву в такой спешке, что ничего не успел уничтожить. Наконец, известно, что к Пушкину приехал не грозный фельдъегерь, а просто посланный с поручением от гражданского губернатора Пещурова «человек»