А позже, в другом конце зала, запускается музыкальный автомат, переливающийся цветами электрической радуги. На сей раз ни один звук не проникает наружу; там один сплошной гул, по вертикали – от водопада, низвергающегося из небесной черноты, по горизонтали – от легковых автомобилей и грузовиков. Но внутри помещения можно увидеть танцующих перед музыкальным автоматом, сначала двоих, двигавшихся на расстоянии друг от друга, потом троих, при этом женщина, неожиданно совсем молоденькая, втянув в круг мужчину, того, что был постарше, держит теперь его за локти и показывает, как танцевать. Это явно не блюз, под который они потом танцуют, старик, постепенно уловивший ритм, молодой человек, просто переминающийся с ноги на ногу, в роли тихого наблюдателя. Хотя в данном месте это выглядит как продолжение «Дороги Блюза», так сказать, как ее узловая точка. Но ведь блюз, с его, с одной стороны, подчеркнутой, с другой стороны, ненавязчивой, еле проступающей и уж тем более не возвещающей о себе громким топотом, – блюз с его монотонностью ни к кому не обращенных жалоб не годится для танцев, даже если это «Summertime Blues», «Летний Блюз». Или все же годится? Танец из глубины тяжелого сердца, тяжеловесный. А может быть, вообще сидячий танец, танец в положении сидя, сообразно блюзовому пению, которое звучит особенно страстно, когда певец просто сидит, на каком-нибудь колченогом стуле или даже и вовсе на трехногом стуле? Сидячий певец, исполняющий блюз, и соответствующий ему сидячий танцор?
Если судить по молодому человеку, который отошел в сторону, сел на табурет возле барной стойки и сидел там почти неподвижно, только слегка раскачиваясь, вперед-назад, вперед-назад, музыкальный автомат действительно мог играть блюз. А вот девушка, девочка, и мужчина, положив руки на плечи друг другу, танцевали под такую музыку, в такт такой музыке, которая определенно не могла быть жалобно-печальной, определенно не могла быть блюзом. Они танцевали с воодушевлением, в танце этих двоих, свободно перемещавшихся по всему залу, было что-то такое от хоровода, хоровода, в который как будто включены и другие, множество похожих пар, и кажется, будто ты чувствуешь их присутствие, выписывающих такие же круги, спирали, сферы. Но этот парный танец выглядит не только вдохновенным, но и драматичным, и ни один певец не задает этим двоим ни тона, ни ритма, только инструменты, или нет, только один-единственный инструмент, маленький, быстро играющий, – скрипка?
Так и есть: они танцуют под скрипку, потому что они, два члена одной большой семьи, находятся в опасности, а вместе с ними и все семейство, весь клан. Они танцуют под скрипку из фильма Джона Форда «Гроздья гнева», в котором мать и сын, оказавшись в кольце смертельных врагов, точно так же танцуют, чтобы защитить друг друга. И за мать тут танцует девушка? А за сына, – в фильме Генри Фонда, – старый хозяин? Именно так. А девушка тут, которая в этом танце ведет (и как!), защищает, не важно от каких врагов, этого мужчину? Этих мужчин? Так и есть. Так было. Так, наверное, было.