Она собрала волосы на затылке и подняла их кверху, подергав несколько раз, в последний раз так сильно, что ей стало больно, и она от боли, вместо того чтобы вскрикнуть, рассмеялась. Ей хотелось, вот так, схватив себя за волосы, перенестись куда-нибудь в другое место, на паром, который ходит по Енисею в Сибири, где она работала бы паромщицей и всю жизнь чувствовала бы себя в безопасности, или просто куда-нибудь на юг, к Уазе, например, к шлюзу в Л’Иль-Адам, за пределы этой земли, Вексена, Пикардии: и там она была бы спасена от себя самой, обслуживая шлюз, работая в застекленном со всех сторон машинном отделении, где она трудилась бы день и ночь, нажимая на рычаги – что она уже делала однажды летом, устроившись помощницей, – надежно защищенная по праву беженки от здешней потомицы злодея-убийцы.
Идти вслепую, чтобы выбраться из лабиринта. Закрыть глаза: будут ли там, под веками, по-прежнему тянуться строчки, всегда служившие надеждой и опорой? И там действительно замерцали письмена, вот только все строчки сбились в безнадежный сумбур, не разобрать ни одной буквы, все в куче, будто сложенной для костра. Лечь на траву, как это часто ей помогало вернуться к формам и краскам дня. Сон сразу сморил ее, вот только она успела вырвать травинку, словно собираясь, потянув за нее, выдернуть с корнем всю степь: а к этому в ушах стрекот кузнечиков по всей степи, неистовое стрекотание, в котором не осталось ничего потаенного.
Какие-то обрывки отцовских рассказов мелькнули огоньками у нее в голове: молодой человек, который, проникнув в клетку со львами, разделся там догола и принялся поливать львов водой до тех пор, пока – Никаких львов под рукой, разве что несколько быков, за колючей проволокой, да и то не быки, а скорее бычки, совсем молодые. Единственно, кто был в пределах доступности, это стадо коров, из которого отделилась одна, подошла к ней, полизала шершавым языком руку и хотя бы подцепила отданный ей охотно на растерзание платок, который она тут же и зажевала. Никакой молнии, которая, как ей страстно того хотелось, обрушилась бы ей на голову среди ясного неба. Но хотя бы вон там: огромное темное облако в форме акулы – мгновение, и оно уже рассосалось. Она ощущала себя диким зверем, который кружит по степи, причем таким, который – черт побери! – жаждет того, чтобы его затравили. Увидев мертвого зайца, которого несло течением Троена, она подумала: «Это я!» Предстояло Великое Падение или оно уже совершилось? И она только для видимости перемещалась по земле? – И она, которая, если нужно, умела петь так нежно и попадала в тон, как никто другой на свете, запела, отчаянно фальшивя, усиливая фальшь что было мочи, приближаясь к оглушительному гомону мужских голосов, вплетая редкие стоны. Она шагала в ритме воинственного походного марша и всю дорогу орала и стонала.