— Чи переезжать собираетесь? — заметил он, видя раскрытый сундук, разворошенные узлы, мешок со снедью. Не дождавшись ответа, продолжал: — Иду мимо, дай, думаю, загляну. Вас тоже, слышал, пригласили на слет передовиков.
От такого известия у Якова Калистратовича сперва закружилось в голове. Затем все его тело покрылось потной влажностью. По-птичьи легким стал Яков Калистратович, словно целебной водой умылся. Радостный живчик бешено затрепетал под сердцем.
Но первой пришла в себя Оляна Саввишна. Поняв всю нелепость подобных приготовлений, храня на лице спокойствие и достоинство, сказала напутственно:
— Отправляйтесь с богом! Удачливой вам дороги. Я тут и сама управлюсь. — И потащила узлы в кладовку.
Целых три дня гостили колхозные передовики в Запорожье. И Днепрогэс им показали, и на остров Хортицу возили. Яков Калистратович, бледнея лицом от полноты чувств, притрагивался к камням острова, заучивая названия, старался запомнить, где что находится. «Тарасова скеля», «Змеина печера», «Сечевые ворота» вызвали в нем благоговение. Он словно бы ощущал старое казацкое неповторимое время, видел его наяву. И в «Казачью криницу» заглядывал, и снимал шапку у стародавнего кургана, благодаря судьбу, что хоть на старости лет она привела его к колыбели славного Войска Запорожского.
Судьба оказалась к нему действительно щедрой и благосклонной. Когда собрались в зале областного драматического театра на заключительное заседание, в числе других выкликнули в президиум и Тарана. Пошатываясь на нетвердых от счастливой неожиданности ногах, холодея совсем зашедшимся сердцем, поднимался он на сцену. А когда к его изрядно помятому, правда чистому, недавно стиранному Оляной Саввишной серому пиджаку представитель из Киева привинчивал орден Трудового Красного Знамени, Таран совсем обомлел. Хорошо, трибуна рядом, было за что попридержаться.
Уже в фойе Охрим догнал тестя, тронул за рукав:
— Ну, тато, з высокою вас нагородою!
Впервые за долгие годы они обнялись по-родственному, троекратно облобызались. Таран шел по коридору, сопровождаемый Охримом Балябой, не замечая, что по его розовым от чистого румянца щекам текут слезы. Переменчивое его лицо выражало разноречивые чувства: и радость, и испуг, и недоумение. В самом деле, Яков Калистратович недоумевал: почему именно ему, а не кому другому, такая честь и похвала. Правда, когда стоял на сцене, сквозь шум в ушах, вызванный необыкновенным волнением, уловил: «…за самые высокие окоты овец, за сохранение поголовья молодняка…» Тут же подумалось: «Неужели по всему степу нема отары краше моей?..» Неожиданность была великой. Никогда, даже втайне, о таком счастье старый Таран не помышлял.