. Однако феминистки-«сатанистки» принадлежали почти исключительно к той прослойке, которую Брюс Линкольн называет маргинальной интеллигенцией. Суфражисток вроде Матильды Джослин Гейдж и тех участниц книжного проекта «Женская Библия», кто предлагал радикально пересмотреть толкование третьей главы Книги Бытия, не пускали в политику в силу их принадлежности к женскому полу. Из этого можно заключить, что контрдискурсивная стратегия избиралась теми, кто был лишен настоящих политических средств борьбы (или по каким-либо причинам не желал к ним прибегать), или же использовалась как дополнительный метод при следовании подобному курсу действий. В только что упомянутом случае религиозный контрдискурс был частью более обширной феминистической и политической программы, которая провозглашалась совершенно открыто
[2297]. По некоторым соображениям не все желали явным образом заниматься политикой, даже прекрасно сознавая подоплеку своих сочинений. Именно так дело обстояло с Блаватской, Мари Мадлен, Рене Вивьен, Мэри Маклейн, Сильвией Таунсенд Уорнер и Айно Каллас.
Это подводит нас к вопросу об их темпераменте. Многие из тех, с кем мы встречались в предыдущих главах, были радикальными индивидуалистами. Связь между сатаническим дискурсом и индивидуализмом возникла еще в ту пору, когда романтики восхищались речью мильтоновского Сатаны о том, что дух — сам себе пространство. Таким индивидуализмом часто щеголяли перед остальным миром — например, поражая воображение обывателей вычурностью повседневных нарядов или затейливыми маскарадными костюмами, — как это делали Бернар, Казати, Вивьен и Уорнер. А вот кружок американских суфражисток, работавший над «Женской Библией», не разделял этого духа непримиримого индивидуализма. И их инфернальный феминизм, конечно же, не был столь же недвусмысленным, как, скажем, у Вивьен. Однако всех этих деятельниц, которых мы сейчас приводим в пример, объединяла общая черта темперамента: страсть к эпатажу и к задорной полемике или смелым поступкам. Если бы не это, они бы вообще никогда не прибегли в своей деятельности к тактике инфернального феминизма. Ведь объявить героем Сатану значило открыто вызвать огонь на себя.
В политическом отношении инфернальные феминистки, конечно же, всегда были «прогрессивными» в том или ином смысле и противились исходившим от большинства христианских церквей предписаниям, касавшимся вопроса о том, что позволительно женщинам, а что нет. Помимо этого, они обычно придерживались взглядов, приближавшихся к крайним границам политического спектра. Некоторые — как Шелли и Мишле — сочувствовали революционным идеям и мечтали сбросить с народной шеи ярмо угнетателей. Но большинство, по-видимому, составляли главным образом воинствующие индивидуалисты, которых мало заботила участь «народа». Образцовые представительницы такого мировоззрения — Вивьен, Маклейн и Казати. В некоторых случаях мы мало что знаем о политической ориентации этих людей (например, так обстоит дело с Адой Лэнгуорти Колльер), однако весьма вероятно, что и они придерживались сходных позиций. В одном можно не сомневаться: всех без исключения создателей сатанических феминистских контрмифов объединяла убежденность в том, что официальное христианство — главное препятствие на пути к индивидуальному или коллективному освобождению женщин. Именно поэтому они и выбирали своим символическим союзником Сатану.