Лопата легко входила в рыхлую землю, движения были четкими и размеренными, — никогда он еще не чувствовал себя таким сильным и полным надежд, и Вересов стоял в сторонке, опершись на садовые вилы, и любовался им, а глаза его все пристальней вглядывались в одну точку: в синевато-черную фасолинку на его правом предплечье, и чем больше он глядел на эту фасолинку, тем сильнее в нем нарастала тревога. Это было как снежный обвал в горах: покатился по склону неприметный комочек, увлекая за собой все новые и новые снежинки, и вот уже полетела вниз лавина, сметая все со своего пути.
— Хватит, отдохни, — сказал Николай Александрович и достал портсигар. — Давай покурим, а то ты меня совсем загоняешь.
Они закурили, и профессор осторожно тронул Виктора за руку.
— У тебя эта штука всегда была такой вздутой или плоской?
Виктор пожал плечами.
— Не помню, кажется плоской. Ну да… Мы играли в баскетбол, я полетел и ободрал руку. По-моему, она после этого и вздулась.
— Давно?
— Да с полгода назад. Вы отдохните, Николай Александрович, а я еще поработаю.
— Хорошо, — кивнул он. — Слушай, давай договоримся: подскочи утром ко мне в институт. Часов в девять, в начале десятого. Что-то не нравится мне эта твоя игрушка.
— Утром никак нельзя, — сказал Виктор, — у нас практические по патанатомии, потом отрабатывать придется. Может, в два? После лекций?
— В два, так в два. Я пришлю за тобой машину. Черная «Волга», два нуля — двадцать один. Пожалуйста, не задерживайся, позже у меня не будет времени.
— Буду как штык, — улыбнулся Виктор и вывернул лопатой огромный ком слежавшейся земли. А Николай Александрович поднялся к себе в кабинет, закрылся на ключ, сел к столу и обхватил голову руками.
«Может быть, это папиллома, — думал он. — Папиллома… гипермелонизация родимого пятна. Потому что, если это не папиллома, а меланома, — он пропал. Он пропал, и Таня пропала, и все пропало».
Поставив в гараж машину, Сухоруков вернулся домой. Ощущение, словно пропустили через мясорубку: груда фарша — ни мыслей, ни желаний, ни сил. Он лежал на тахте и, как в детстве, считал белых слонов. Стадо белых слонов с длинными толстыми бивнями, мягкими шлангами хоботов и лопоухими ушами брело перед ним по пыльной, убитой тропе, и Сухоруков внимательно пересчитывал их, словно был приставлен к этому стаду главным пастухом и боялся ошибиться. Вид колышущихся гор обычно укачивал его, слоны становились все меньшими, превращаясь в слоников с маминого комода, и он засыпал где-то на седьмом десятке; сегодня стаду не было видно конца, и на лбу у каждого слона, над маленькими злыми глазками, как клеймо, синел прямоугольный штамп: «Для лабораторных испытаний».