Сквозь задернутые шторы цедился свет, и не было ни люминала, ни барбитуритов, ничего не было, кроме давнишней Светланиной фотокарточки на столе, в узенькой деревянной рамке, единственной фотокарточки, которую он не порвал и не выкинул: нежный овал лица, смеющиеся глаза, гладко зачесанные волосы, узкая ложбинка в разрезе платья.
Я оперировал Зайца в пятницу, две недели назад, золото было введено сразу же после операции. Он вспомнил ту пятницу и прожил ее еще раз, — от пасмурного дождливого утра, когда долго заводил машину ручкой, потому что сел аккумулятор, до того мгновения, когда сестра увезла Зайца на каталке из операционной радиохирургии в отдельную палату и помогли снять тяжелый передник и маску. В промежутке между этими двумя событиями была дорога до института, пятиминутка, ритуал переодевания в комнате хирургов, шипение воды в умывальнике, в предоперационной, красные от жесткой щетки руки.
Он работал спокойно и сосредоточенно: банальная операция — скальпель, зажим, зажим, ножницы, еще зажим… Точно как в анекдоте: спирт, спирт, спирт — огурчик… Минаева тупфером отодвигала и натягивала ткани — хорошо, умница, теперь вот здесь… Нащупал опухоль, определил границы, иссек. В гистологическую лабораторию. Печень плоха, очень плоха. Может, выкарабкаешься, Фома Фомич Заяц. Шить… Ткани хрупкие, рыхлые — раковые. Есть тут опасность? А где ее нету? Анастомоз нормальный, послужит долго. Шить…
Это было пустое занятие: переживать еще раз всю ту пятницу, пустое и бесполезное, потому что нельзя выбросить одно звено: введение препарата золота, препарата с фиолетовым штампом на сопроводительных документах. Все упиралось в штамп: он превращал смерть Зайца в убийство.
«Дрожишь? — спросил он у себя и честно ответил: — Дрожу. Шеф взбешен, на его защиту рассчитывать не приходится. Ему самому грозят крупные неприятности. Могут снять с института. «Потеря контроля»… сто причин. Черт его дернул начать эту мышиную войну с Белозеровым. Стоп, а ведь здесь-то, пожалуй, и зарыта собака. Белозеров натравил на нас Мельникова и Ярошевича. Достаточно нас скомпрометировать, и статья об операциях на надпочечниках завязла, и Белозеров спокойно пролезет в доктора. Так вот где источник лучевой болезни Зайца?! Мельникову подтасовать препараты — что плюнуть, вполне может быть, что он показал Чемодурову препараты с опустошенным костным мозгом. Они подловили меня на штампе, дальше все было просто, как таблица умножения. Но если Мельников пошел на подтасовку, — это ведь не просто подлость, — тоже убийство. Как легко он согласился вылететь в Гомель… Муки совести? Что изменится, если смерть Цыбулько не связана с препаратом? Я обрету душевное спокойствие: препарат безвреден. Больше для меня ничего не изменится. Они растопчут меня. Конечно, душевное спокойствие — великое дело, но меня сейчас тревожит не это. Я сам, моя судьба, мое положение… Мне ведь не поднесли его на блюдечке, я завоевал его собственным горбом, оно мне стоило не только бессонных ночей — Светланы оно мне стоило. Почему я не уехал с нею из Ленинграда после смерти Алешки? Потому что это грозило моему положению. Почему я отвез ее в Новинки? Потому что это грозило моему положению. Я очень заботился о своем положении, это было главное, чем я жил: работа, работа, длинная лестница, со ступеньки на ступеньку, со ступеньки на ступеньку… как называлась нашумевшая книга, которую я так и не успел прочитать: «Вверх по ведущей вниз лестнице»?..