— Вы убеждены в моей эмоциональной глухоте?
— Нет, но эмоции — не довод, а утешение.
Белозеров заглянул в блокнот.
— Скажите, Вересов знал о том, что вы вводите больным лабораторное золото? Вы с ним это согласовывали?
— Нет, ни в коем случае. Ни он, ни Жарков, ни Нифагина ничего не знали. Я считал, что это элементарное продолжение плановых работ с препаратом, и оно не нуждается ни в каких дополнительных согласованиях. В этом смысле вся вина полностью лежит на мне.
— Подумайте, — сказал Белозеров, — не спешите. Разговор мог быть конфиденциальным, с глазу на глаз. Вы ведь понимаете: половина всегда меньше целого.
Сухоруков встал.
— В математике, Федор Владимирович. А что касается этики, то тут половина иногда несравненно тяжелей. Жаль, что вы этого не понимаете.
Сухоруков ушел, не попрощавшись, а Белозеров еще раз перечитал акт о незаконном введении больным препарата коллоидного золота бывшим заведующим отдела радиохирургии Сухоруковым, послужившим, по авторитетному заключению патоморфологов Мельникова и Чемодурова, причиной смерти Зайца Ф. Ф., и поставил над подписями членов комиссии свою размашистую подпись. По крайней мере с этим все ясно — в прокуратуру. Вспомнил Знаменского: «Пусть погибнет мир, но торжествует юстиция». Что ж, юстиция восторжествует.
«Почему он не ухватился за веревку, которую я ему подкинул, — думал Федор Владимирович. — А почему ты не ухватился за предложение Вересова стать липовым соавтором их работы? Он ведь тоже бросил тебе веревку, а ты не ухватился. М-да… в математике все проще, тут Сухоруков прав».
Он вспомнил этот разговор, поморщился и вызвал доктора Басова. Пора закругляться. Надо сегодня же отослать акт и представление в прокуратуру, хватит тянуть.
Басов осторожно постучал. Федор Владимирович встал из-за стола, поздоровался за руку, усадил.
— Яков Ефимович, как вы относитесь к поступку Сухорукова?
— Увы, Федор Владимирович, одним словом не определишь, — близоруко щурясь, сказал Басов. — Я сам на это никогда не решился бы, вот что для меня ясно, как белый день. Вы ведь знаете, у нас есть такой термин: «операция отчаяния». То есть, когда у тебя один шанс против ста, а иногда даже не шанс — четверть шанса. Формально от операции можно отказаться, а по существу… это преступление перед собственной совестью. Заметьте себе, не перед законом, не перед обществом — перед совестью. Чтобы пойти на «операцию отчаяния», одной смелости мало. Мало иметь твердый характер, мастерство, даже талант. Надо еще очень крепко помнить, что ты существуешь не для себя, а для больного, что все твои будущие неприятности — ничто перед лицом смерти, которая ему угрожает. — Яков Ефимович вынул платок и протер очки. — Сухоруков чаще других идет на такие операции и чаще других спасает, вцепившись в эти самые четверть шанса. Понимаете, уважаемый Федор Владимирович, он относится к тем редким врачам, которые не могут и не хотят примириться с неизбежностью. Которые борются даже там, где другие вымыли бы руки и спокойно пошли пить чай.