Что до вас, сударь, ваших писем, воюющих нынче с господином Демаре, мы не отказываемся читать. Бейте вашего противника безо всякого снисхождения. Вникайте по-христиански в его поведение и его писания. Изучайте судебные архивы. Взывайте к авторитету святого Августина и святого Бернарда, объявляя его духовидцем. Устанавливайте нам в помощь верные правила, как распознавать безумцев. При случае мы ими воспользуемся. Но не наносите ему ударов, которые могут задеть других. А главное – повторяю вам снова, – остерегайтесь думать, что ваши "Письма" не хуже "Писем к провинциалу". Вот уж поистине безумная мысль. Очевидно, вы хотите подражать такой манере: легкий стиль господина Паскаля принес вашей партии больше пользы, чем вся серьезность господина Арно. Но подобная легкость не свойственна вашему нраву: шутки ваши вялы… Ваши остроты чаще всего – лишь низкие намеки… Лучше уж вам не покидать пределов серьезного. Заполняйте ваши письма длинными учеными фразами. Цитируйте отцов Церкви. Почаще прибегайте к брани и всегда – к антитезам. Вы созданы для такого стиля. Пусть каждый следует своему призванию.
Остаюсь, и проч.»
Удар был меткий и потому чувствительный. Расин ведь как никто другой знал изнутри настроения и обстановку в Пор-Рояле, все по-человечески уязвимые места праведных учеников святого Августина. Действительно есть противоречие между максимализмом янсенистов в разделении Церкви и мира – и их картезианской приверженностью к трудам и плодам светского разума. Антуан Леметр, удаляющийся от суетных адвокатских занятий, смиряющий «похоть познания» тяжкой и грязной физической работой, но при этом не гнушающийся переводить античные тексты, и даже не моралистические трактаты Сенеки или Цицерона, не благочестивые стихи Вергилия, а комедии Теренция – и вправду живой тому пример. И авторского самолюбия, этого греха «гордости житейской», писатели Пор-Рояля не были лишены; и конечно, соперничество с Паскалем, даже не очень скрываемое, царапало их души еще при жизни их необыкновенного друга.
Что поделаешь! Они и были интеллигентами от религии, и ничто интеллигентское – доброе или дурное, это уж как взглянуть, – им не было чуждо. И партийная пристрастность им была свойственна, как любой кучке гонимых, для укрепления собственного духа принужденной не видеть недостатков в «своих» и достоинств у «чужих». Так что Расин, осмеяв как будто лишь житейские слабости своих благодетелей, коснулся на самом деле многих вещей, важных для сути их самоопределения перед Богом и людьми. Насколько осознанно он это делал, трудно сказать. Скорее всего, тут тоже сказалась та художественная интуиция, которой порой удается посредством простой зарисовки с натуры проникнуть в предмет глубже, чем долгим глубокомысленным рассуждением.