Я предложил им сюжет Есфири, сразу же поразивший их, ибо они увидели, что эта история преисполнена величественных уроков любви к Богу и отрешенности от мира среди мира.
И я со своей стороны полагал, что без особого труда смогу развить этот сюжет, тем более, что надеялся, не искажая ни одного сколько-нибудь значительного обстоятельства из Священного Писания (что было бы, на мой взгляд, своего рода святотатством), заполнить все мое сочинение лишь теми сценами, которые, так сказать, уготовал к тому сам Бог.
Итак, я приступил к делу и, работая над данным мне планом, заметил, что я до некоторой степени выполняю замысел, который часто приходил мне на ум и заключался в том, чтобы соединить, как в греческих трагедиях, хор и пение с действием и заставить петь хвалы истинному богу ту часть хора, которая у язычников прославляла их ложные божества».
Вот, может быть, объяснение, почему Расин все-таки решился вернуться к своему ремеслу драматурга, за десять лет до того, казалось бы, бесповоротно им отвергнутому. Есть свидетельства, что он мучительно раздумывал, прежде чем принять предложение госпожи де Ментенон. Впрочем, если Расин как человек, как верующий, мог колебаться, то для Расина-придворного всякие колебания в такой ситуации были исключены: просьба госпожи де Ментенон означала приказ. Но для Расина-поэта, как видим, она оборачивалась новым случаем попытаться соединить античность и Библию, поэзию и мораль. Извечная его мечта; а на сей раз обстоятельства для такой попытки складывались исключительно благоприятно. Искушение попробовать было, очевидно, очень велико.
Что касается благочестия – то тут Расин, если можно такое себе представить, даже прибавил религиозности своему библейскому источнику. Дело в том, что существуют два варианта Книги Есфирь. Один – древнееврейский, признаваемый каноническим как иудаизмом, так и всеми христианскими церквами. Второй – греческий перевод, содержащий различные дополнения к основному тексту и числящийся среди тех книг Писания, которые протестанты вслед за иудаизмом считают апокрифическими, а католики – второканоническими. Древнееврейская Книга Есфирь есть, в сущности, историческое повествование о делах человеческих; упор в ней сделан на национальных различиях, национальном угнетении и национальном торжестве.
Расин же, стараясь точно придерживаться изложенного в ней хода событий, постоянно обращается к греческому варианту (и другим книгам Писания), чтобы подчеркнуть провиденциальный и религиозный смысл происходящего. Евреи у него – не просто притесняемые инородцы в Персии, но народ, верующий в истинного Бога среди язычников. Несчастья их постигают не потому, что враги оказались сильнее, а потому, что они нарушали данный им Богом истиным завет. Народ этот не должен исчезнуть с лица земли не потому, что это было бы жестоко и несправедливо, но потому прежде всего, что в таком случае не исполнился бы промысел Божий и не пришел бы на землю Мессия, который может явиться лишь в избранном народе. Мардохей – не просто мудрый, гордый и мужественный вождь своего племени, но пророк, исполненный духом Божиим; Есфирь – не просто верная дочь своего народа, готовая подвергнуть себя смертельной опасности ради его спасения, но орудие в деснице Господней. Вот как в канонической книге Мардохей побуждает Есфирь перебороть страх и отправиться к царю: «Не думай, что ты одна спасешься в доме царском из всех иудеев. Если ты промолчишь в это время, то свобода и избавление придет для иудеев из другого места, а ты и дом отца твоего погибнете. И кто знает, не для такого ли времени ты и достигла достоинства царского?» А у Расина он говорит: