Если что и остается в этой пьесе от прежней драматургической манеры Расина, то только те проявления жестокой иронии, которые содержатся и в библейском первоисточнике: Аман изобретает неслыханные почести, полагая, что для себя, а оказывается – для Мардохея; кара же, уготованная им Мардохею, постигает его самого. Впрочем, от самой жестокой иронии ветхозаветной книги христианский поэт Расин отказался. В Библии евреи получают дозволение «собраться и стать на защиту жизни своей, истребить, убить и погубить всех сильных в народе и в области, которые во вражде с ними, детей и жен, и имение их разграбить». Что они и исполнили, только «на грабеж не простерли руки своей». У Расина же Артаксеркс лишь отменяет свой кровавый указ, погибает один Аман, растерзанный «толпой», и воцаряются мир и радость. Так Расин отвергает неумолимый закон «око за око»; его христианское чувство справедливости не требует гибели врагов, удовлетворяясь торжеством правых и невинных. Правда, так дело обстоит лишь до тех пор, пока речь идет об идеальных представлениях и назидательном рассказе о далеких, легендарных временах.
Когда же расиновский взор обращается к современным ему действительным событиям, отношение к смертоносному мечу совершенно меняется. К основному тексту «Есфири» он в ходе репетиций приписал пролог. Поводом к нему послужило то обстоятельство, что племянница маркизы де Ментенон, госпожа де Келюс, к тому времени уже вышла замуж и покинула Сен-Сир; роли ей, естественно, не досталось. Но Расин, услышав, как замечательно она читает его стихи, пожелал, чтобы она все-таки участвовала в спектакле, и написал специально для нее пролог. Возможно, правда, что Расин присочинил бы его и без такого повода. Эта сцена представляет собой монолог Благочестия и содержит неумеренные хвалы Людовику, мощи его оружия и бранной доблести его сына – дофин незадолго перед тем отправился к действующей армии и одержал победу при Филипсбурге, что вызвало бурное ликование двора, поскольку наследник престола до того подавал мало надежд. Благочестие в прологе говорит о Людовике:
О Господи, простри над ним все ту же длань,
Что для него не раз выигрывала брань,
Когда враждой к нему пылавшие народы
Багрили рейнские своею кровью воды.
А о дофине:
Как дух карающий, что шлет Твоя десница,
По слову короля он в ликованьи мчится,
Чтоб молниями спесь врага уничижить
И вновь к стопам отца смиренно их сложить.
И так далее.
Графиня де Келюс отлично произнесла пролог, а в последующих представлениях заменяла заболевших подруг и так переиграла едва ли не все роли в пьесе, неизменно вызывая всеобщее восхищение. Спектакль готовился со всей возможной пышностью. Управитель Сен-Сира, Мансо, записывал в дневнике в начале 1689 года: «Господин Расин приезжал читать стихи с девицами, а господин Моро, автор музыки, разучивал с ними песнопения. Все это происходило в часы, отведенные для рекреаций или для рукоделия, так как занятия никогда не нарушаются. Госпожа де Монтенон заказала роскошные костюмы для всех актрис и три смены декораций, соответствующих сюжету и месту действия, что обошлось ей более чем в пятнадцать тысяч ливров…». Сам король дважды присутствовал на репетициях. Придворные задолго предвкушали необычное зрелище и обменивались между собой слухами о нем. Наконец, 26 января 1689 года состоялась долгожданная премьера. Единственное пригодное для этого помещение Сен-Сира было невелико, мечтал же туда попасть весь двор. Госпоже де Ментенон и королю пришлось составлять списки приглашенных для каждого спектакля и принимать строгие меры, чтобы не проникал в зал никто, в этих списках не значащийся, – король даже сам становился у входа с тростью в руках наподобие барьера: иначе возникла бы невообразимая давка. Среди немногих приглашенных – Яков II, английский король, только что свергнутый с трона, и его супруга, принцы крови, маршалы, министры и даже духовные лица, в том числе Боссюэ, духовник короля иезуит отец Лашез и Бурдалу. Госпожа де Севинье мечтает попасть в это общество избранных и при всей своей недоверчивой неприязни к Расину на сей раз заранее, не видев пьесы, готова ему все простить и даже им восторгаться: «Расин превзошел самого себя, – пишет она дочери, – он любит Бога, как любил своих любовниц; он так же хорош в святых сюжетах, как был хорош в мирских…».