Еще бы! Ведь «Есфири» аплодировал король, он бывал на всех представлениях; и восхищаться пьесой и спектаклем значило подтверждать свой изысканный вкус – а заодно и свои возвышенные религиозные чувства, следовательно, свою благонадежность и право находиться среди придворных, дружно впавших в набожность вслед за королем и маркизой де Ментенон. И когда госпожа де Севинье получает наконец вожделенное приглашение и попадает в Сен-Сир, она едва ли не больше взволнована тем, что происходит вокруг, чем самой пьесой. Она пишет дочери:
«Мы ездили туда в субботу – госпожа де Куланж, госпожа де Баньоль, аббат Тетю и я. Места для нас были оставлены. Один из распорядителей сказал госпоже де Куланж, что госпожа де Ментенон приготовила для нее место подле себя: видите, какая честь. Мне он сказал: "А вы можете выбирать, мадам". Я села с госпожой де Баньоль во втором ряду, позади герцогинь. Справа от меня пожелал сесть маршал де Бельфон, а впереди были госпожи д’Овернь, де Куаслен, де Сюлли… Не могу передать вам то необыкновенное удовольствие, которое доставляет эта пьеса… Музыка, стихи, пение, игра сочетаются в ней так полно и совершенно, что не оставляют желать лучшего… Все здесь просто, невинно, возвышенно и трогательно… Я была в восторге, как и маршал, который покинул свое место, чтобы сказать королю, какое он получил удовольствие, и что он сидел рядом с дамой, достойной смотреть "Есфирь". Король направился в нашу сторон, и, повернувшись, обратился ко мне и сказал: "Мадам, я уверен, что вы остались довольны". Я, нисколько не потерявшись, ответила: "Сир, я в восторге, то, что я чувствую, нельзя выразить словами. Король мне сказал: "У Расина большое дарование". Я сказала: "Очень большое, сир; но и у этих юных особ его немало: они вошли в пьесу, как если бы никогда ничем другим не занимались". "Да, это правда", – ответил он. Потом Его Величество удалился, оставив меня предметом зависти: поскольку я была почти единственная, кто видел пьесу впервые, королю было приятно удостовериться в моем искреннем восхищении, выраженном негромко и скромно. Господин Принц и госпожа Принцесса [Конде] подошли сказать мне два слова; госпожа де Ментенон мелькнула молнией – она уезжала с королем; я отвечала всем, то был для меня час удачи…».
Госпожа де Севинье осталась настолько довольна собой и оказанным ей приемом, что обычная проницательность и остроумие ей изменили; она гордится беседой с королем, состоявшей из одних банальностей, а в пьесе не увидела ничего кроме «невинности» и «возвышенности». Ее приятельница и дальняя родственница, графиня де Лафайет, тоже женщина незаурядного ума и литературного дара, подруга Генриетты Английской и Ларошфуко, обладала большим опытом придворной жизни и меньшим тщеславием; она описывала обстановку вокруг представлений «Есфири» совсем иначе, а в самой пьесе разглядела многое, не замеченное маркизой де Севинье: