В том же 1689 году кальвинистская община швейцарского города Невшателя переиздала «Есфирь», снабдив текст предисловием: «Сюжет этой пьесы имеет такое сходство с нынешним положением Реформированной Церкви, что мы решили сделать второе ее издание и тем послужить ко благу всех, кто удручен скорбью Сиона и воздыхает о его избавлении. Здесь ясно видится печальный рассказ о последних гонениях, о кровавых замыслах жестоких врагов реформатов и о той клевете, к коей они прибегают, дабы сделать их ненавистными в глазах народов и государей, невзирая на услуги, ими оказанные…» Но тут же издатели благоразумно добавляют: «Впрочем, мы надеемся, что знаменитый автор этой трагедии не посетует на столь далекое от его мысли толкование; мы полагали, что имеем такое ж право на историю Есфири, как и на все, о чем говорится в Священном Писании…»
Они совершенно правы. Конечно, применять к своим обстоятельствам любое сочинение, как и само Священное Писание, не возбраняется никому. Но защита гугенотов от короля, возбуждение не только гнева и скорби, но и простого сострадания, так сказать, призывание милости к падшим, никак не могло входить в намерения Расина. Самый преданный слуга короля, самый верный (ибо раскаявшийся) сын католической церкви – что ему до судьбы еретиков-реформатов? Более того, в своих академических трудах того времени он восхвалял Людовика за «искоренение ереси» и за «возвращение в лоно Церкви тех, кто был, к несчастью, от нее оторван». Да и в самом прологе к «Есфири» есть такие строки:
На камень веры став незыблемой стопой,
Он, только он один, глагол внимает Твой
И, дьявола презрев бессильные старанья,
Религии святой поддерживает зданье.
Можно ли усмотреть здесь осуждение фанатизма и призыв к веротерпимости?
И все же не вовсе были неправы те, кто пытались каждый по-своему расшифровать пьесу. Нет, «Есфирь» – не аллегория дворцовых интриг, не иносказательная повесть о преследованиях гугенотов; Артаксеркс – не Людовик и Аман – не Лувуа. Но так уж устроена расиновская драма, что, не отображая впрямую реальных лиц и ситуаций, она говорит о ситуациях общеисторических, общепсихологических, общерелигиозных. Подозрительный, внушаемый и скорый на расправу царь; вкрадчивый, жестокий и коварный льстец-советчик; кроткая и благочестивая супруга; непреклонный, исполненный духом Божиим пророк – заступник своего народа; страдания невинных за свою веру – о ком это? Не о Людовике, Лувуа и гугенотах специально; но и о них, и о госпоже де Ментенон, и о ее предшественнице, и обо всех государях, и их фаворитах, и их наложницах, и обо всех злодейски гонимых и праведно торжествующих.