Между тем такое детальное знакомство мирянина с Ветхим Заветом было не в традициях католического воспитания. Расин не зря счел нужным пространно изложить сюжет «Гофолии» в предисловии: его читатели в мифологии были сильнее, чем в священной истории. И уж подавно не принято было критическое изучение Священного Писания. Но как раз к концу XVII века во Франции осуществляется опыт такого изучения. В 1678 году выходит «Критическая история Ветхого Завета» Ришара Симона – монаха из ордена ораторианцев и ученого-гебраиста. Это попытка историко-филологического анализа Библии. Она предпринята ревностным католиком; труд его тем не менее оставляет у читателя ощущение, что библейские рассказы сбивчивы и непоследовательны, что они были написаны в разные эпохи разными авторами и переделывались и склеивались порой весьма неумело и неловко – и так далее. «Критическую историю» внесли в Индекс, а Симона изгнали из ордена ораторианцев, Боссюэ на него обрушился. Но Симон продолжал работать, издавал одно за другим свои сочинения – теперь уже с анализом Нового Завета.
Времена меняются, еретиков больше не посылают на костер. Но главное – сама мысль о том, что к Священному Писанию можно подходить как к любому литературному тексту, уже витает в воздухе даже католической страны. И Расин ее улавливает. В 1690 году, как раз во время работы Расина над «Гофолией», выходит в свет любопытное сочинение – латинский трактат «Согласие разума и веры», принадлежащий епископу авраншскому Юэ. Книга вышла с посвящением отцу Лашезу, следовательно, была им одобрена, и имела большой успех. Мысль Юэ состояла в том, что догматы христианства, хотя и выраженные иначе, уже принимались древними, и античные авторы свидетельствуют о чудесах, подобных христианским, объясняя их естественными причинами; таким образом, у вольнодумцев нет оснований ссылаться на мудрость древних, противопоставляя ее вере: на самом деле между ними вовсе нет противоречия. К примеру, если в Библии говорится, что жезл Аарона покрылся цветами, то ведь и Плиний утверждает, что обожженные масличные деревья иной раз снова расцветают. Пророки, апостол Петр и сам Христос воскрешали мертвых; но и древние рассказывают, что Геракл воскресил Алкесту, а Эскулап – Ипполита, Юпитер и Меркурий в гостях у Филемона и Бавкиды обратили воду в вино, как это сделал Христос в Кане Галилейской. Нисхождение Христа в ад имеет параллель в подобных же нисхождениях Орфея, Тесея и Геракла, а Его вознесение на небо – в вознесении Ганимеда и Эндимиона. И так далее.
Как ни странно, лишь немногие богословы почувствовали двусмысленность такой апологии христианства. Среди этих немногих был Арно, писавший их общему с Расином другу, что ему трудно представить себе, как мог Юэ не заметить, что «он разрушает свою собственную религию, употребляя всю свою ученость на доказательство того, что разум согласуется с язычеством не хуже, чем с христианством». Расин же не только внимательно прочел эту книгу, но и сделал достаточно подробный ее конспект, который до нас дошел. Оба его сына заверяют, что он отнесся к труду Юэ крайне неодобрительно и выписки делал для того, чтобы показать, до чего доходит невольное кощунство епископа. Пусть так, но в любом случае мимо попыток рационалистического анализа Писания он не прошел. Да и самого Арно ведь тоже заботит «согласие разума с христианством». В 1692 году, к слову сказать, Расин делает выписки и из только что вышедшей книги Арно. Там, среди прочих, такие заметки: «В Индекс внесли "Метафизику" господина Декарта и его Ответ Гассенди, доказывающие бессмертие души. В него так и не внесли ни "Философию" Гассенди, ни его "Трактат" против Декарта, где он опровергает бессмертие души. Прекрасная диссертация о системе Коперника также осуждена Инквизицией… Проповедь святого Иоанна Златоуста о том, что Земля плавает на водах. Его незнание физики». Эти записи напоминают нам, что Расин был современником не только Боссюэ, но и Лейбница (кстати, живо интересовавшегося культурной жизнью Парижа, сочинениями Расина в частности), и Гюйгенса, и Ньютона. Наука существует, она не объявляет войны Церкви, но меняет исподволь дух веры. К концу XVII века традиционному складу веры противостоит не атеизм либертинов, сошедшего в могилу поколения, а поиски «разумной религии», которыми так или иначе, каждый по-своему, споря друг с другом, занимаются ревностные христиане, ученые богословы – монах Симон и епископ Юэ, янсенист Арно и картезианец Мальбранш, математик Лейбниц и физик Ньютон.