Жизнь самой Анны Австрийской едва ли можно назвать безупречной, да и легкой она не была. Ее супруг, Людовик XIII, был человеком нелюдимым, подозрительным, ранимым, легко впадавшим в уныние и тоскливую скуку, словом, то, что называлось в те времена «меланхолик». К тому же он с юных лет был хрупкого здоровья. Молодую, полную сил красавицу-королеву он ревновал и как муж, и как политик – и то и другое не без оснований. К тому же Анна Австрийская имела неосторожность отвергнуть домогательства Ришелье, и не просто его оттолкнуть, а жестоко, при свидетелях высмеять и унизить. Из пылкого влюбленного кардинал превратился в неусыпного врага и не упускал случая очередной раз подлить масла в огонь недоверия, вечно тлевшего в сердце Людовика.
Случаи такие представлялись нередко. То блистательный фаворит английского короля герцог Бэкингем, являясь при французском дворе, непозволительно громко вздыхал по королеве, а та не слишком твердо этому препятствовала и даже, при содействии герцогини де Шеврёз, решилась на тайное ночное свидание в саду. То возникало новое доказательство, что королева никогда не переставала чувствовать себя испанкой, интересам своей родины была предана не меньше, чем французским (в чем ее подогревали вечные неприятности, холодность, попреки и всякого рода ущемления от короля и кардинала), – а ведь Испания была враждебной державой. Не поладив с августейшим супругом, не снизойдя к страсти Ришелье, Анна Австрийская после их смерти тайно сочеталась браком с Мазарини (он хоть и носил кардинальскую мантию, но монашеских обетов не давал – возможно было и такое в те времена), безродным выскочкой, лукавым, сребролюбивым и малодушным до трусости, всеми достоинствами несравненно ниже своего предшественника и покровителя, «великого кардинала». Как ни тщательно скрывалось это обстоятельство, слухи о нем ползли по всей стране и за границей. Да и само рождение принцев, будущего Людовика XIV и его младшего брата Филиппа, после многих лет бесплодного супружества, служило не только поводом к шумно-торжественным национальным празднествам – но и к пересудам, шепотом передававшимся из уст в уста.
Театр она любила страстно. Даже в год своего великого траура после смерти супруга она не могла отказывать себе в удовольствии присутствовать на спектаклях – правда, тайно, прячась в глубине ложи за спиной одной из своих придворных дам. Конечно, соблюсти инкогнито королеве не удавалось, и кюре церкви Сен-Жермен-л’Осеруа, к приходу которой относился Лувр, написал ей, что по совести она не может предаваться таким развлечениям. Встревоженная Анна Австрийская обратилась к совету епископов. Те оказались снисходительнее сурового кюре и ответили, что «пьесы, представляющие обычно лишь серьезные истории, не могут быть злом», что «придворные нуждаются в таком времяпрепровождении, чтобы избежать худшего», а главное – что «благочестие королей должно отличаться от благочестия частных людей, и что будучи лицами общественными, они должны дозволять общественные развлечения, доколе оные не преступают пределов безвредного для нравственности». Сен-Жерменский кюре на этом не успокоился и продолжал допекать королеву, но та всегда находила защитников своих невинных радостей не только среди епископов, но и среди богословов – докторов Сорбонны.