И, разумеется, надо было платить драматургу. Конечно, имелись еще и другие источники дохода – королевские щедроты, «визиты», то есть гастроли во дворце какого-нибудь вельможи; но ведь и благосклонности таких особ тоже надо было добиваться, как и расположения городской публики. И все же Мольер на такой риск пошел. Очевидно, Гримаре прав, говоря, что Мольер сумел распознать в новичке настоящий талант. Прав он и в том, что расиновская пьеса писалась в спешке, и в том, что она должна была послужить противовесом трагедии на тот же сюжет, готовившейся к постановке в Бургундском отеле и принадлежавшей, по всей вероятности, перу аббата Клода Буайе, – а значит, стать эпизодом в войне театров и посему храниться до поры в строгой тайне. И то правда, что Расин прислушивался к чужим – возможно, и мольеровским – советам, пока сочинял свою пьесу.
Из писем Расина к Левассёру, ноябрь-декабрь 1663 года:
«Что до "Братьев", они двигаются не так быстро, как обычно. Четвертое действие было готово в субботу; но к несчастью, мне не по душе все эти обнаженные мечи – и другим тоже; пришлось вложить их обратно в ножны, а для этого выбросить более двух сотен стихов, что не так-то просто.
…Я сделал только что то, о чем вы знаете, и надеюсь закончить в воскресенье или понедельник. Я вставил туда стансы, которыми вполне доволен. Вот первая строфа… Это общее место, которое подходит к моему сюжету; но не показывайте этих стихов никому, потому что если их кто-то прочтет, то может запомнить, и они не будут в новинку, когда их продекламируют со сцены.
…Особых новостей для вас у меня нет. Я ничем не занимаюсь кроме того, что без конца переделываю пятый акт, и закончил его только вчера. Я изменил в нем все стансы, хотя и не без сожаления. Те, кто просили меня их написать, потом передумали и высказали мне свои соображения о том, что моя царевна в таком состоянии, когда едва ли возможно распространяться по поводу общих мест. Так что мне пришлось сократить стансы и оставить только три строфы, выбросив пассаж о честолюбии, который, может быть, мне пригодится где-нибудь еще. Со вчерашнего дня в Бургундском отеле поговаривают о "Фиваиде"[20], но ее собираются ставить лишь после трех других пьес».
Не забудем, что и для Расина отдать свою пьесу мольеровской труппе означало сделать серьезный выбор. Это означало стать на сторону трезвого, бодрого, отбрасывающего предрассудки приятия жизни против укоризненно-строгого презрения к посюстороннему, на сторону простоты и продуманной естественности театра против подчеркнутой возвышенной стилизации, наконец, просто на сторону человека, отважно бросающего вызов грозным силам. Выбор не столь легкий и безусловный для юноши с таким прошлым и таким воспитанием. Впрочем, имелось и еще одно немаловажное обстоятельство: принять сторону Мольера для Расина несомненно означало принять сторону короля и его окружения. И самому в это окружение войти. Из тех же писем к Левассёру: