Еще не наступила жара, мир был влажным и красочным, пах листьями и травой, и в то пасхальное утро, беседуя за столом на террасе в окружении раскидистых папоротников, рядом с деревом, в коре которого росли бромелии, я чувствовал себя превосходно. «У вас есть дети, Антонио?» Я подумал, что Аура, наверное, отвела Летисию в соседнюю церковь и показала свечу, символизирующую свет Христа. Она пользуется моим отсутствием: несмотря на несколько попыток, мне так и не удалось восстановить веру, которая была у меня в детстве, не говоря уже о тщательности, с которой моя семья следовала ритуалам, начиная с пепла на лбу в первый день Великого поста до Вознесения (его я представлял в виде картинки с ангелами из энциклопедии, которая мне никогда больше не попадалась на глаза). Мне не хотелось, чтобы моя дочь выросла в этой чуждой мне традиции. «Где ты, Аура? – подумал я. – Где они сейчас?»
Я поднял голову: небо было ослепительно ясным – до боли в глазах. Майя смотрела на меня, ожидая ответа.
– Нет, – сказал я, – у меня нет детей. Я тоже не могу себе представить, как это – иметь детей.
Я не знаю, зачем я солгал. Может, из-за того, что уже упустил момент, чтобы рассказать о семье, которая ждала меня в Боготе; так бывает при новом знакомстве: вы понемногу открываете друг другу информацию о себе, чтобы создать иллюзию близости. Кому-то достаточно просто представится, произнести собственное имя и услышать в ответ имя собеседника, пожать руки или чмокнуть друг друга в щеку, кивнуть в конце концов, а другому нужно с первых минут рассказать о себе нечто несущественное, малозначительное, общее, что тем не менее дает собеседнику почувствовать: вы знакомы, вы больше не чужие друг другу. Третий называет свою национальность или профессию, рассказывает о том, как зарабатывает на жизнь, ведь это многое говорит о нем, во многом определяет его; четвертый говорит о семье.
С момента прибытия в Лас-Акасиас прошло два дня, и мне показалось, что я уже упустил момент рассказать Майе о жене и дочери, и теперь это только вызовет ненужные подозрения, потребует длинных объяснений или идиотских оправданий, или просто покажется странным и не приведет ни к чему хорошему: Майя потеряет доверие ко мне, которое она испытывала до сих пор, а я потеряю уже завоеванные позиции. Она замолчит, и прошлое Рикардо Лаверде так и останется для меня прошлым, скроется в памяти других людей. Я не мог себе этого позволить. А может, была и другая причина.
Держать Ауру и Летисию подальше от асьенды Майи Фритц, ее рассказов и документов, а следовательно, от правды о Рикардо Лаверде, означало уберечь их от заражения, которому подвергся я сам; его истинные причины и интенсивность начинали открываться мне только сейчас, как с неба свалились. Моя зараженная жизнь была только моей, моя семья все еще находилась на безопасном расстоянии от чумы, которая поразила нашу страну, от ее недавней беспокойной истории, от всего того, что охотилось на меня, как и на многих других представителей нашего поколения (других поколений тоже, да, но прежде всего – нашего, родившегося вместе с рейсами самолетов, набитых тюками с марихуаной, вместе с войной против наркотиков и всем, что с ней было связано).