ОА: Был ли в 1980‐е у вас доступ к зарубежным журналам об искусстве (или через переписку с В. и М. Тупицыными), могли ли вы составить мнение о феминистском искусстве – Джина Пейн, Вали Экспорт, Джуди Чикаго, Кэроли Шниман?
ГК: Доступ к литературе у нас был более широким, чем у предыдущих поколений художников, но все равно это всегда было фрагментарное знание. Те же слависты, вроде Сабины Хэнсген или Георга Витте, привозили нам зарубежные журналы, например, «High performance», и там я мог посмотреть перформансы, в том числе на гендерную тему. Но, в основном, как я мог судить по этим журналам, все тогда сводилось к работе женщин с телом и к его брутализации. Мне они казались достаточно однообразными – там были какие-то бритоголовые девушки с автоматами, кожаными жилетами, от нас это было очень далеко. Это вызывало секундный интерес, но не более того. С другой стороны, мы знали таких художниц и акционисток, как Йоко Оно и Лори Андерсон, однако не воспринимали их творчество как феминистское. Суперхудожники, и всё.
ОА: То есть обсуждения на более глубоком уровне не происходили?
ГК: Наши обсуждения вообще не были напыщенными и серьезными. Скажем, Никита Алексеев писал мне в 1970‐е годы: «Ездили к Ире Пивоваровой, смотрели новые работы, новые каталоги, 90% вещей фигня, но 10 – вполне интересны». То есть уровень дискуссий был в меру простым, ведь никто не подводил под современное искусство серьезной теоретической базы; мы просто обменивались мнениями об увиденном или прочитанном в журналах. Но из-за того, что мы видели западное искусство только фрагментарно, в визуальной репрезентации, без чтения теоретического обоснования произведений и авторских заявлений – потому что их не было, – мы иногда неправильно понимали многие вещи, что-то видели однобоко, хотя смысл работ угадывался интуитивно. Поэтому, если работы Йозефа Бойса мы знали и понимали, то те вещи, которые были в 1970‐x в Центральной Европе, мы почти не знали, потому что между нами и соцстранами также существовал тот самый «железный занавес», который не позволял поступать информации. Хотя многие из нас и выписывали какие-то польские или чешские журналы, но в них в основном была графика, театральное искусство, дизайн и так далее. Поэтому оттого, что мы видели один номер из двенадцати годовых, мы не могли быть в полном курсе происходящего на Западе.
ОА: Обсуждались ли похожие возможности советских женщин, я говорю о феминизме как возможном дискурсе для Советского Союза?
ГК: Нет, в тот момент я ни об одной нашей девушке не мог бы сказать, что она может стать феминисткой. Ну, например, в Горкоме была такая художница Марина Герцовская, которая рисовала туманных обнаженных женщин, и это была ее любимая тема. Но мной это воспринималось так же, как странные животные Валентины Кропивницкой, это любопытно, но не более того. Кстати, я недавно об этом размышлял и вспомнил, что у меня были работы, связанные с гендерной темой. Я, конечно, не рассматривал их тогда как таковые, а могу сказать это о них лишь постфактум.