— я же тебе говорил. Ну, зачем мы туда попёрлись? Зачем? Что мы там не видели? Дома бы посидели. Выспались бы, в конце концов. Нет, дёрнул тебя чёрт идти. Зачем? Скажи мне? Там будет интересно, посмотрим на людей, покричим, выскажемся! Кому надо то это? Митинги то твои а? Плохо живётся тебе?
— да нет, нормально живётся.
— ну а теперь то, поди, похуже будет а? Теперь минимум три годочка нам выпишут товарищи в форме и будем чётки да иконы делать, здорово? Здорово? Чё молчишь? Язык проглотил? Руки то не жмёт? Вот мне жмёт. Зачем господи я тебя послушал. Жил нормально. Работал, деньги на машину копил. Копил. Копил! Слышишь! Теперь то что мне копить? Плакаты эти сраные с Лупиным? В душ тёплый сходить — не схожу. Пожрать нормально не пожру. Господи ну за что?
— слушай ну мы же с тобой поэты. У таких как мы в крови бунт и революция. Мы для этого рождаемся.
— ага, как же. Плевать я хотел на твой бунт! Плевать я хотел на твою революцию! Я свободу люблю, понимаешь? Да, да свободу в четырёх стенах. Но это лучше чем в кандалах на параше! Я не убийца, не маньяк, не вор — что я там буду делать? Раскаиваться? За что? И кем я буду то потом? Куда я пойду? Работать, кем я буду? Дворы мести? Нет, господи ну зачем я попёрся с этим придурком на этот долбаный митинг. Да ещё и со своим везением. Поймали то из пяти тысяч! Из ПЯТИ ТЫСЯЧ! Сорок человек. Сорок. И меня. Меня — идиота. И тебя — идиота. Да я сейчас расплачусь…
— да может обойдётся. Может не посадят. Ты чего? Жизнь то не заканчивается, за то ты отстаивал свой голос, своё мнение. В конце концов ты же пишешь отличные вещи, а человек пишущий, там быть был обязан.
— пошёл ты. Ничего я не отстаивал. Просто так я всё это пишу. Ничего секретного, ничего вызывающего. Просто стихи… И вот те на — тюрьма. А я на море хотел поехать, летом этим. Вот ты был на море?
— был.
— был. А я не был! За двадцать три года ни разу не был!
Он опустил голову на руки. Потом поднял и посмотрел на противоположное окно, даже не окно, а форточку милицейской машины.
— там то наверное хорошо. Тепло. Пляж песчаный. Девушки красивые гуляют. Море пенится и шумит. Оно ведь большое?
— большое.
— да должно быть чертовски большое. Такое большое, что край там где закат. А закат должен стекать в него. Да… Я бы там смог кого-нибудь полюбить. Или меня кто-нибудь смог бы полюбить. Но нет. Я здесь и я с тобой, еду в кутузку на допрос или куда мы там едем? Не важно… Важно, что не на море.
Он опять опустил голову на руки и замолчал. Машина остановилась, открылись двери. За ними в серой форме стоял хмурый лейтенант лет тридцати и смотрел на нас.