, Гитлер исходил из того же, из того, что «сила господствует над слабостью»
[41]. И именно по этой причине в советское время под запретом находились исследования русских философов, рассказывающих о родстве фашизма и русского коммунизма, к примеру, работы Николая Бердяева, Сергея Булгакова, Ивана Ильина. Советский запрет на правду о родстве русского коммунизма с фашизмом поддерживался тем, что в СССР не издавались, не были доступны советскому читателю работы русских мыслителей в изгнании, того же Бердяева, Сергея Булгакова, Ивана Ильина, в которых впервые в европейской общественной мысли обращалось внимание на поразительное сходство вождизма Сталина с вождизмом Гитлера и т. д.
Василий Гроссман о родстве советского тоталитаризма с гитлеровским
По этим же причинам, на мой взгляд, чтобы не допустить подрыва идеологических устоев СССР, и была изъята в 1960 году у Василия Гроссмана рукопись его романа «Жизнь и судьба». Духовный опыт Василия Гроссмана как советского человека, выросшего в семье русских социал-демократов (меньшевиков), русских марксистов, показывает, что стоит интеллектуалу перейти на позиции гуманизма, проникнуться осознанием противоестественности насильственной смерти, и вы, если у вас есть душа, совесть, будете вынуждены увидеть родство большевизма и национал-социализма. Из текста романа Василия Гроссмана «Жизнь и судьба» видно, как трудно дается автору выход из характерного для его поколения традиционного противопоставления ленинской гвардии, верящей в «советские идеалы коммунизма», ренегату и цинику Сталину. И, самое главное, как трудно дается ему осознание античеловеческого тождества большевизма с национал-социализмом. И это поразительно. Из текста романа видно, что к пониманию тождества того, что он называет «сверхнасилием тоталитарных социальных систем», как «основанных на социальных теориях», то есть основанных на марксизме, так и основанных на «расовых теориях», он, Василий Гроссман, приходит к пониманию того, что и в основе большевизма, и в основе национал-социализма лежит маниакальная сверхжестокость, приходит сам, без подсказки Николая Бердяева, Сергея Булгакова[42]. Я лично не обнаружил в тексте романа каких-либо свидетельств, признаков его знакомства с «Вехами», с трудами основателей русской религиозной философии начала ХХ века. Впрочем, как художник, исследующий человеческую суть, он не нуждался в подобного рода подсказках. Он знал, помнил, как готовилась «кампания по массовому забою людей» при Сталине, «кампания по уничтожению кулачества как класса, кампания по истреблению троцкистско-бухаринских выродков и диверсантов». С точки зрения Василия Гроссмана, то, что делал во время коллективизации Сталин на украинской и белорусской земле, ничем не отличалось от того, что делал Гитлер с евреями на этой же земле десять лет спустя. Кстати, Василий Гроссман как художник видит и то, что видел и философ Николай Бердяев, видел, что идеалы, зовущие к ненависти, к убийству, к агрессии, во время подобного рода кампаний воплощают в жизнь совсем не святые, а, напротив, подонки, маргиналы. «Кровожадные, радующиеся и злорадствующие, идейные идиоты, либо заинтересованные в сведении личных счетов, в грабеже вещей и квартир, в открывающихся вакансиях»