Правда, если Николай Бердяев, Федор Степун, Семен Франк, Георгий Федотов говорят о философских истоках одобрительного отношения Константина Леонтьева ко всему, что будет сопровождать победу коммунизма в России, о философских истоках его позитивного отношения к насилию над людьми, подданными государства, позитивным отношением к репрессиям во имя упрочения привлекательного проекта будущего, то почему-то автор названной мной монографии, как я уже обращал внимание, нигде не говорит о философии, которая стоит за оправданием насилия, смерти, изуверского отношения к людям. Ведь за тем очевидным фактом, что между утверждением Константина Леонтьева, что репрессии оправданы, когда они убирают тех, кто может «помешать приготовить что-нибудь более прочное в будущем», и ленинским «нравственно все, что служит победе коммунизма», стоит общий аморализм, характерный и для русского ницшеанства, и для русских марксистов.
Разница между Константином Леонтьевым и идеологами будущего большевистского садизма и изуверства состояла только в том, что он, Константин Леонтьев, не лицемерил, а видел в садизме, насилии, изуверском издевательстве, мучительстве людей главное условие сохранения красоты мира сего, как он ее понимал. Нет места в мире для сострадания к мукам ближнего, настаивал он, если стоны, боль, печали являются спутниками человеческой жизни. «Какое дело честной, исторической, реальной науке до неудобств, до потребностей, до деспотизма, до страданий? К чему эти ненаучные сентиментальности, столь выдохшиеся в наше время, столь прозаические вдобавок, столь бездарные? Что мне за дело в подобном вопросе до самих стонов человечества?» Или: «А страдания? Страдания сопровождают одинаково и процесс роста и развития, и процесс разложения… Все болит у дерева жизни людской»[207]. И действительно, все это близко проповеди Заратустры у Ницше, отвергающего жалость. «В чем моя жалость! Разве жалость – не крест, к которому пригвождается каждый, кто любит людей? Но моя жалость не есть распятие»[208]. Расизм всегда ведет к насилию над людьми, дает идейное оправдание для совершения репрессий и расправы.
На примере Константина Леонтьева видно, что все же за апологией изуверства, насилия над людьми, оправданием деспотизма, страданий, мук человеческих в конечном счете стоит разновидность расизма, противопоставление тех, кто наделяется качеством подлинной человечности, тем, кого этого права быть подлинным, настоящим человеком лишают. Константин Леонтьев, чем он и уникален, был проповедником особого эстетического расизма. Он делил людей на то уникальное меньшинство, которое создает красоту, красоту искусства, воинского подвига, от тех ничтожеств, которые просто живут, работают, мучаются от тягот (речь шла о тяготах русского крепостничества) и тем самым создают условия для различного рода подвигов. «Жалости» по Ницше, а по-русски «сострадания» к мукам этих простых людей нет, ибо они как раз и созданы для того, чтобы другие, уникальные и неповторимые, могли создавать красоту. И при этом не забывайте, о чем, кстати, напоминает несколько раз в упомянутой монографии Ольга Фетисенко, русский патриот и государственник Константин Леонтьев был не очень высокого мнения о моральных качествах простого русского народа, которому выпала судьба мучится и страдать на этой земле. И здесь, кстати, снова духовное родство русского марксизма с Константином Леонтьевым. Ленин, как известно, крайне подозрительно относился к частнособственнической психологии русского крестьянина. Он, Ленин, как писал Николай Бердяев, вообще «не верил в человека, не признавал в нем никакого внутреннего начала, не верил в дух и свободу духа»