«В чем дело?» — спрашиваю, а сама дрожу, предчувствую гадость.
«А у тебя, — говорит, — в ящике пара ботинок лишняя. Возьми, с другой партией сдашь».
«А туфля тоже моя?»
«Нет, в ей стелька отошла, контролеры недоглядели…»
Ушел он, я мастеру своему говорю:
«Кривой-то — чудной какой-то!..»
Она мне:
«Дядя Вася самый честный человек на фабрике. У него и с одним глазом промашки не бывает».
Я и сама не заметила, как стала думать о нем лучше. Нашлепка на глазу перестала быть отвратительной, оказалось, у него и почки больные — все из-за ран и контузий с войны. Теперь, когда приходила к нему, хотелось самой сказать что-нибудь ласковое. А что скажешь?
«Ну, дядя Вась, посчитаем ботиночки? Посмотрим, не отошла ли подметка, не распустился ли шов, а то ведь на ОТК только надейся… Люди же потом скажут…»
«Посмотрим, дочка, посмотрим, — отвечает он. — Давай мне пару, а ты другую смотри…»
Вроде бы ничего не произошло между нами, мы только стали лучше понимать друг друга и уже как бы друзья… А ведь ему тоже что-нибудь не нравилось во мне. Например, короткая юбка, или мой недовольный тон, настырный голос…
От симпатий или антипатий удержаться трудно, но исходить надо из общих взглядов, единомыслия, я бы даже сказала — единодействия… Трудно, но я должна научиться этому…»
…Откладываю тетради. Мысли мои возвращаются не к Тимофею Колобову (теперь он, если Светка угадала его замыслы, едет ко мне) и даже не к Светке, хотя в последнее время она уж как-то очень подчеркнуто заботилась обо мне. Я думаю о Семене — спокойно, если не насмешливо, а ведь раньше, встречая имя его в Миленкиных записях, переживал, как если бы речь шла о его встречах с Миленой. Ревность была?! Что же изменилось? Или успокоило то, что он бессилен теперь причинить мне обиду, зло?! Или появилось сознание превосходства над ним?! А может, только теперь до меня дошло, что приговор Семену был вынесен Миленой задолго до того, как я успел обидеться на него?!
Наша дружба с ним угасала незаметно. Я уходил в плавания, писал ему редко и мало, он не искал большего. Однажды в Москве встретил его с наивно-восторженной девчонкой, и он шепотом сказал мне, что скоро женится. Она была москвичка, студентка.
«Тоже медик?» — спросил я.
«Нет, физик, в МФТИ учится!»
Он говорил с почтением, благоговейно, и я невольно подумал тогда, что почтение это не к девочке, а к ее институту, даже в сокращенном названии которого было что-то внушительное, строгое и серьезное. Все-таки радуясь за него, я простил тогда все обиды. И не мог понять, почему, женившись, он предостерегал Милену от увлечения «прежними школьными товарищами». На что он намекал? Чего, собственно, добивался?!