В день зимнего Николы в Кымнайы было объявлено, что Лука Федорович приглашает всех на суд над красными. «Кто не пойдет, тот, значит, против белых. Идите лучше, а то Лука сильно рассердится».
И народу собралось много.
За столом, покрытым черным сукном, сидел Лука Губастый и любовался своим недавно приобретенным большущим кинжалом. Потом, звеня шпорами и гремя длинной шашкой, в помещение вошел краснорожий толстяк Тишко и важно откинулся на стуле за приготовленным отдельно столиком.
Обвиняемых было четверо. Двое из них — избитые до потери человеческого облика Семен Трынкин и Матвей Мончуков — сидели, упираясь руками в скамью, чтобы не упасть. Рядом с ними ерзал на месте дрожавший от страха, с бессмысленно бегавшими, воспаленными глазами бывший заведующий Нагылским интернатом старый Ефим Угаров. Последним был молодой русский великан Сергей Кукушкин, который, как ни странно, выглядел совсем свежим и здоровым. Эта непонятная доброта, проявленная по отношению к нему, объяснилась позже. Дело в том, что допрашивал Кукушкина сам Тишко, и Кукушкин обещал ему подтвердить на открытом суде, что главные силы красных в России действительно разбиты. Кроме того, солдаты боялись бить Кукушкина, так как о его нечеловеческой, силе ходили легенды. Говорили, например, что он зубами отламывает кусочки железа от топора и переносит на плече большую сырую лиственницу с корнями и ветвями. Сейчас его огромные, руки были скручены за спиной толстой проволокой — той, что раньше туго затягивали заготовленное сено. Спокойным взглядом человека, которому нечего тревожиться за свою судьбу, он оглядывал состав суда и народ своими умными голубыми глазами.
Сзади по бокам обвиняемых стояли вооруженные солдаты.
— Матвей Мончуков! — бросил Лука, не отрывая глаз от кинжала.
Высокий молодой якут, почти юноша, с распухшим и посиневшим от побоев лицом, со сгустком запекшейся крови вместо правого глаза, быстро встал, но тут же повалился обратно. Два солдата подняли его.
— Признаешься ли ты, Мончуков, что был красным? — насмешливо улыбнулся Лука, подобрав вывороченную нижнюю губу.
— Был и остаюсь… — глухо, но твердо ответил Мончуков.
— А я кто?
— Гад.
— Что?!
— Гад! — повторил Мончуков.
— Я белый… — начал Лука и, оглядев народ глубоко сидящими желтыми глазками, стал подчеркнуто надменно набивать трубку. Он закурил, пустил кверху струю дыма и продолжал: — Я белый, а ты красный. Если бы ты меня поймал, что бы ты сделал со мной?
— Задушил бы! — закричал Мончуков и, растопырив пальцы, с неожиданной силой кинулся к Луке.
Но один из солдат толкнул его кулаком в грудь и повалил на пол.