Топчан здесь стоял. Если твой, то бери.
Никита поднялся и стал собирать свои пожитки. Сидоров дружески похлопал Никиту по плечу: — Погоди-ка. Можно посидеть у тебя?
— Садись…
Они уселись рядом, и Сидоров обнял Никиту.
— Ты почему здесь лежишь, а не в комнате?
— Всюду ведь люди…
Сидоров рассмеялся:
— Вот тебе на! А ты что же, в пустыне хочешь жить? Да, да, понимаю, конечно! Все комнаты переполнены? Погоди, я пойду потесню ребят и устрою тебя.
Но Никита остановил его, боясь, что потеснить ночью людей не удастся без неприятностей и шума.
— Нет, мне здесь хорошо. Может, завтра…
— Ну, тогда оттащим топчан подальше от двери, а то ведь холодно. А завтра найдем тебе место. Накройся получше, я тебе свой тулуп дам.
Они отодвинули топчан. Никита улегся, а Сидоров сел рядом, и они стали болтать легко и непринужденно, словно старые знакомые.
— На собрании ты говорил, как улусный старик. А надо говорить коротко и конкретно, — сказал Сидоров.
— А вы говорите слишком злобно.
— Кто мы?
— Да все вы. И ты. Особенно этот, Булкин, что ли, так визжит, будто в драку лезет.
— Как?
— Ну, визжит.
— Степа! — вдруг громко позвал Ефрем.
— Я! — отозвался из комнаты Булочкин. — Я, Булочкин Степан.
— Иди-ка сюда. Вот этот товарищ говорит, что ты, во-первых, Булкин, и, во-вторых, злобно визжишь.
— Какой это товарищ? — Булочкин подошел и начал разглядывать Никиту. — Почему это я, Булочкин, должен вдруг превратиться в Булкина и к тому же визжать? — И Булочкин вдруг начал, как на собрании, быстро и энергично разрезать ладонью воздух и раздраженно повизгивать: — Без-зобразие! Исключительное безобразие! Новый человек лежит у дверей в коридоре, как таковой. Прямо как батрак у бая. Новый человек вообще должен занять лучшее место!
— Погоди, Степа, завтра устроим, — сказал Сидоров.
— Нет! Надо сегодня! Сейчас же! Вставай, как таковой!
— Погоди, Сегодня он сам не захотел. Пусть отдыхает. И чего тебе далось это «как таковой»?
— Э, черт! Опять забыл… Язык ведь у меня деревянный.
Сидоров принес овечий тулуп и ушел спать. Булочкин остался беседовать с новичком.
— В прошлом году я сюда из Дюпсинцев пешком пришел… Ну, и попал, значит, в интернат. Ох, и мука ходить зимой в техникум. Ведь почти все мы были босые…
…И вот нам выдали старые валенки, оставшиеся еще с войны. Прямо со склада. Я выхватил один длинный такой, мягкий валенок. Мне, длинноногому, как раз хорош! Ну, а другого такого не нашлось. Что делать? Очень хорош валенок, да один, а у меня ведь как-никак две ноги, да еще такие длиннющие! Прибежал в общежитие, обошел ребят. Никому такой валенок не попался. Ну, значит, обратно на склад. А склад уже закрывают. Я размахиваю валенком и чуть не плачу, кричу: «Одна катанка нету!» Посмеялись там надо мной и стали искать. А там не то что под пару моему, а вообще никаких валенок не осталось. Я готов был реветь на весь город. В это время один красноармеец из-под нар вытащил стоптанный черный валенок: «Есть тебе катанка!» Схватил я этот валенок, даже закричал от радости и помчался в общежитие. Надел. Белый — во всю ногу, во! А черный — только вот до сих пор. У белого маленький узкий носок, а у черного плоский, утиный! Белый обшит по краям желтой кожей, а края черного так обтрепались, ну прямо как зубья у пилы. Около месяца носил разные, все надеялся хоть к одному из них пару подобрать. Люди на улице смеялись. А потом пришлось белый обрезать. Сначала я черный белил мелом или известью. А потом белый зачернил углем и чернилами. Так и носил до самой весны.