— Ну а теперь что будешь делать? — спросил Гасовский. — Ты хоть флягу подбери.
— Не знаю.
— Пей… — Сеня-Сенечка протянул Косте свою флягу. — У меня еще полная.
— Тогда я глотну. Разок…
Оторвав флягу от губ, Костя вернул ее Сене-Сенечке и, утеревшись рукавом фланелевки, сказал:
— Сразу полегшало. Интересно, который час?
— Третий, — ответил Гасовский. — Румыны, наверно, обедают.
И точно, дорога была пуста.
Румыны обедали, нежились в холодке, а они должны были сидеть в этой гнилой водице. Гасовский посмотрел на ребят, которые совсем приуныли, и сказал:
— Хотите услышать, как я однажды выручил датского принца? Что, не верите? Слово даю… В нашем театре ставили «Гамлета». Дали третий звонок, и помощник режиссера, помреж по-нашему, выглянул из-за кулис. Ну, зал набит битком, яблоку негде упасть. А Гамлета нет. Не то заболел, не то загулял. Офелия — вся в слезах. Клавдий, король датский, его сам Небесов играл, схватился руками за голову. Скандал на всю Европу! Тогда я подошел к помрежу и сказал: «Можете положиться на меня. Гасовский не подведет. Я эту роль наизусть знаю». И что вы думаете? Пришлось ему меня выпустить. С разрешения режиссера.
Тот даже страшно обрадовался. «Да у него, — говорит, — и внешность подходящая, как я раньше не заметил!» Это у меня, значит. И вот я появляюсь в бархате, при шпаге…
Рассказывая, Гасовский так увлекся, что начал жестикулировать. Изобразил помрежа, страдавшего одышкой, потом гордого актера Небесова и трогательную Офелию… Гасовский то выпячивал нижнюю губу, как Небесов, то таращил глаза, как помреж, то стыдливо хлопал ресницами, как Офелия.
— Публика два раза вызывала меня на бис, — сказал он.
— А что было потом? — спросил Костя Арабаджи.
— Потом? — Гасовский вздохнул. — На следующий день выздоровел наследный принц. Принцы — они живучие.
Небо было низким, пустым. По нему катился гул далекой артиллерийской канонады. А навстречу этому гулу, к передовой, снова тарахтели по большаку грузовики и обозные фуры.
Наконец солнце ушло в пыль, погасло, и степные дали стали лиловыми. Со стороны моря подул свежак. И хотя по небу все еще прокатывался грозный орудийный гул, теперь — дело шло уже к вечеру — стал слышен хруст камыша.
— Лиман перейдем вброд, — сказал Гасовский.
Наконец совсем стемнело. Комары забесновались пуще прежнего. Гасовский побрел по скользкому дну. Остальные, стараясь не взбудоражить воду, — за ним.
Перейдя лиман, они попали в известковую балочку, разделись и выкрутили клеши и фланелевки.
— Тут мой дед живет, пасечник, — сказал Нечаев. — Совсем близко.