— Баб-от можно. Да как бы они пущщой тоски не навели своей поморщиной.
— Пошто так?
— Убыток в мужиках об этом годе велик, а год-от начался только. С весновального промыслу... зверобойного знацит, семеро не вернулись. На льдине унесло. На мироносицкой седмице две лодьи в море вышли, обеи о камни расщепило. Да на Груманте, на острову в дальнем море, пять-на-десять целовек по осени остались. Сколь из них зиму пережили, церез месяц только узнаецце, как путь дотуда ляжет.
Окольничий Головин поежился.
— Вот радость велика, море это ваше.
— А у нас, господине, так говорят: и радость, и горе помору — все от моря. Море наше хлебно поле. Море кормит, море и хоронит. Во всяко плаванье смертну рубаху берут, цтоб сразу и обрядиться, ежели приспеет последний-то срок...
— А у нас говорят, — государев посол опрокинул в себя кубок с хмельным медом, — пьяному и смелому море по колено. Истома!.. Где наш датчанин, прах его побери?
— Мистр Давыд лежит, где его со вчера положили после опробованья медов в погребах у сотского Трофима Исленьева. С утра только морсу изволил отведать.
— Слыхали?! — отнесся окольничий к братьям Ушатым. Вздел палец. — Посол короля Юхана. Большой человек. Королевский боярин! А к русским медам пристрастен.
— На государевом дворе боярские дети переусердствовали, — развел руками подьячий. — Велено было поить не до изумления, а до веселья. Кто ж знал, что оне столь падки окажутся.
— Как повезем-то? — озадачился Андрей Тимофеевич. — Вдруг за борт нырнет?
— Державнейший не помилует... — покачал головой Истома.
...Митроха ждал на истратовском дворе дядьку Ивана Никитича, трапезовавшего в доме с Ушатыми и государевым послом Головиным. Истомясь бездельем, он подсел на завалинку к дворскому послужильцу. Тот оказался колмогорским жильцом, хаживавшим прежде в море.
— А где оно, море-то? Все только о нем говорят.
— Море-то? Дак отсюль не видать. По Двине ешшо семьдесят верст проплыви — вот те и море.
Митроха вздохнул.
— Воли-то сколько тут. Простору.
— На Москве небось такого нету?
— Нету.
— Оставайся.
— Пращур мой тут остался. В землю лег.
— Ну?! — удивился двинянин.
— Вот те ну! Где такое место — Варзуга-река?
— То на Терском берегу. Как из морскова Гирла в окиян плыть, по левую руку тот берег.
— Живут там монахи?
— Был ихной погост в стары годы, от Николы Корельского цернецы, цто у Двинской губы. Сейцяс только село, монасей нету. А на цто тебе?
— Там он лежит. Погиб от мурман-находников. Чернецы, которых не зарезали, его погребли.
— Быват, — покивал служилец, перекрестясь.
— А мурманы — они кто? — наседал Митроха. — Где живут?