Ведь он же знал и тогда, что сказал год спустя: «Серов всегда так нов, правдив и художествен, что его надо знать, любить, и только тогда зритель поймет, оценит его и будет в больших барышах. Но для такого отношения надо быть исключительным любителем.
Наши заказчики, и особенно ученые, книжные люди полны столь излюбленными банальностями; требования их – установленные традиции отживших уже вкусов».
Еще одно высказывание Репина в те дни, когда были опубликованы его воспоминания о Серове. На вечере, посвященном годовщине смерти Серова, Репин встретился с Шаляпиным.
Художник Шемякин передает их беседу: «Шаляпин спрашивает Репина: „Как вы, Илья Ефимович, понимаете реализм в искусстве?“ – „Реализм различно понимается в каждую эпоху“», – почти не задумываясь, отвечает ему Репин. Я тут же записал эти замечательные слова».
Оставим на совести Шемякина оценку этой декларации. Люди всегда знали то, что сказал Репин, и это давно уже стало трюизмом. Важно здесь другое: Репин придерживался этого мнения. Неужели же он для картины Серова сделал исключение, не понял ее подлинного реализма, «различно понимаемого в каждую эпоху»? Неужели остался на уровне тех, чьи требования – «установленные традиции отживших уже вкусов»? Ведь он знал и любил Серова, восхищался тем, что он «всегда так нов, правдив и художествен».
Нет, Репин понял, конечно, но понял не сразу: «Все произведения Серова, даже самые неудачные, не доведенные автором до желаемых результатов, суть большие драгоценности, уники, которых нельзя ни объяснить, ни оценить достаточно.
Вот, для примера, его „Ида Рубинштейн“. В цикле его работ эта вещь неудачная, об этом я уже заявлял, и устно и даже печатно. Но как она выделялась, когда судьба забросила ее на базар декадентщины».
Не будем строго судить Репина за произвольное заключение о том, что «Ида Рубинштейн» не доведена Серовым «до желаемых результатов». Единственный судья здесь сам автор, а он был иного мнения. Важно то, что Репин хоть и продолжает называть портрет неудачным, но уже наряду с другими серовскими произведениями считает его драгоценностью, уникумом, который «нельзя ни объяснить, ни оценить достаточно».
Это в 1912 году. А позже? Позже, к сожалению, ему не приходилось высказываться об этом портрете. Но он, сумевший подняться над своими временными заблуждениями в оценке Галлена, мог ли он не понять впоследствии всю глубину и прелесть, всю искренность одной из замечательнейших работ своего любимого ученика?!
Однако вернемся к событиям тех дней.
Художественная молодежь с восторгом приняла работу Серова, увидев в этом направлении его искусства твердую опору для себя.