«Остроухов, между прочим, говорил о Вашем намерении приютить у себя бедную Иду мою Рубинштейн, если ее, бедную, голую, выгонят из Музея Александра III на улицу. Ну что же, я, конечно, ничего не имел бы против – не знаю, как рассудят сами Рубинштейны, – если бы сей случай случился. Впрочем, надо полагать, ее под ручку сведет сам директор музея граф Д. И. Толстой, который решил на случай сего скандала уйти. Вот какие бывают скандалы, то есть могут быть. Я рад, ибо в душе – скандалист, – да и на деле, впрочем».
Неизвестно, чем окончился бы этот скандал, если бы смерть Серова не вмешалась в него верховным судьей и не сделала бесценным все вышедшее из-под его кисти. «Ида Рубинштейн» была канонизирована. Не могло быть и речи об удалении ее из музея.
И в том самом номере журнала, в том самом отделе хроники, где помещен некролог о смерти Серова, была помещена и другая заметка, написанная (и, видимо, набранная) чуть раньше: «…в бульварных газетах за последнее время делаются выпады против главы комитета русского отдела[101] гр. Д. И. Толстого, хотя наш отдел, во всяком случае, не уступает другим. Как заведующий Музеем Александра III граф обвиняется в том, что приобрел „Иду Рубинштейн“ Серова и до сих пор не приобретает завалявшихся „Опричников“ Новосокольцева. Будь на месте графа кто-нибудь из маститых профессоров Академии, музей, видите ли, процвел бы и мы давно любовались бы в нем „прекрасной и благородной наготой новосокольцевской боярышни“»[102].
Из Рима Серовы на несколько дней заехали во Флоренцию, а оттуда отправились в Париж. В Париже Ольга Федоровна пробыла недолго. Забравши из Берка совершенно излечившегося Антошу, она уехала с ним в Москву. Там за главу семьи оставалась старшая дочь, а ей всего двадцать лет, и у нее на попечении трое мальчишек, а главное, маленькая Наташечка.
«Ну как ты справляешься со своим хозяйством? – пишет ей Серов. – Бедненькая, бросили мы все на твои маленькие плечи. Что здоровье твое и желудок?.. Как мальчики (парни) поживают между собой – тихо ли? благопристойно ли?.. Что Наташечка, милая, сердитенькая? Мамаша не пропускает ни одно дитя, а кроме того, заглядывается на священников всех ряс и возрастов – всегда ахает и останавливается – сильное производит на нее впечатление – готова всех их купить, что ли, не знаю». Сыну: «Саша, увлекайся атлетикой, но, повторяю, в меру, а то сделаешься Уточкиным 2-м или Бутылкиным 1-м».
29 мая Серов писал Бенуа, все еще остававшемуся в Риме: «Жену и сына отправляю сегодня в Россию и превращаюсь в артиста чистой воды, так сказать».