Одиннадцатая, наконец, поднимает взгляд и улыбается мне в ответ.
— Как тебя зовут? — спрашивает она.
— Вилма, — представляюсь я, протягивая руку.
— Ты что, — девушка пожимает мою руку. В её единственном глазе плещется искреннее изумление. — Помнишь?!
— А почему я должна не помнить? — фыркаю в ответ.
Странная девушка. Очень. Может, зря я с ней связалась?
— Так ведь, — одиннадцатая мнётся, обрывая фразу. — И ты помнишь, как мы здесь очутились? И из-за чего всё?
— Я увидела, как ты болтаешься вниз головой, и решила помочь, — вспоминаю я. — А потом мы залезли на крышу.
— А что было до? Ты помнишь?
Я вгрызаюсь в память, как в свежий хлеб. Мгновения отматываются назад. Последнее, что я вспоминаю — лохматое небо над головой и солнце, плывущее на запад. Нити лучей на моей коже, похожие на золотую паутину, и горячий гудрон крыши под задницей. А потом я просто встала и направилась к чердачному окну, словно так оно и было нужно.
— Ммм, — тяну я. — Наверное, меня по голове ударили. Память вышибло.
Вот это номер! Я ничего не помню о своём прошлом, но забыла о том, что забыла! Забыть о том, что чего-то не помню, могла только я — Вилма. Как там моя фамилия? Должно быть, Вилма Непомнящая, или Вилма Склерозная.
Одиннадцатая смотрит на меня с ухмылкой. Я растягиваю губы в ответ. Так мы и общаемся: улыбками, как две новорожденные девочки. Этого так много, чтобы остаться на плаву. Этого так мало, чтобы понять, к чему это всё.
Ладно. Главное — не поддаваться панике. Вот я, Вилма: здесь и сейчас, и неважно, что было до. Может, ничего и не было?
— Значит, меня тоже по голове ударили, — бормочет одиннадцатая в ответ. — Это — единственный вывод, который напрашивается.
Ох, не нравится мне эта тема!
Мы стоим у ограждения и смотрим на город в клетчатом узоре. Если быть предельно честной, то, что лежит под нами, назвать городом можно лишь с большой натяжкой. Асфальт, вздувшийся буграми, сквозь который прорастают деревья. Диагональные улицы, обрамлённые сгоревшими частными домиками: стопками чёрных угольков. Вдалеке торчат покосившиеся трубы завода, на котором давно никто не работает. Разбитые окна цеха отражают закатный свет. Одним словом, тлен. Лишь цветущее озеро садов вокруг руин внушает непонятную радость.
— Ну, так как тебя зовут? — хмурю брови.
— Не помню, — она разводит руками. — Даже намёка.
— Как же нужно не уважать себя, чтобы забыть своё имя! — удивляюсь я.
— Ровно настолько же, насколько нужно, чтобы забыть о наличии памяти в принципе, — ох! А она занудлива! И остра на язычок, нужно отметить.