Эта история, рассказанная обер-федьдфебелем Шмидом 20 июня 1942 года, типична для разговоров солдат, записанных в протоколах подслушивания. Как в любой другой повседневной беседе, рассказчик много раз ассоциативно меняет темы — в ходе нее Шмид отвлекается на ключевом слове «музыка», рас-сказывает, как ему нравится русская музыка, кратко ее описывает, а потом продолжает главную историю. Она началась совершенно безобидно, но конец ее плохой: речь идет о расстреле двух юных русских солдат. Рассказчик сообщает, что юношей не просто расстреляли, а заставили копать самим себе могилы, прежде чем их убить. При расстреле возникли затруднения, и они приводят потом к настоящей морали истории: убиваемый мальчик представляется как «фанатичный» или «идеалистичный», и обер-фельдфебель выражает по этому поводу свое удивление.
На первый взгляд, мы имеем здесь сложную комбинацию многих тем — война, вражеские солдаты, юноши, музыка, русские просторы, военное преступление, удивление, которые кажутся не связанными друг с другом. И тем не менее о них рассказывается на одном дыхании. Первое, что можно утверждать: истории, о которых здесь идет речь, совсем не такие, как ожидались. Они не следуют критериям законченности, консистенции и логики, но они должны вызывать напряжение, быть интересными, давать место или возможности дополнения комментариями или собственными историями собеседника. В этом отношении они, как и все обыденные разговоры, скачкообразны, но интересны, имеют много прерываний, постоянно дополняются новыми нитями повествования, рассчитаны прежде всего на консенсус и одобрение.
Люди разговаривают не только для обмена информацией, но и для установления связей, установления общности интересов, чтобы получить подтверждение, что кто-то живет с ними в одном и том же мире. Этот мир — война, и это делает разговоры необычными, но только для сегодняшних читательниц и читателей, а не для солдат. Грубость, жестокость и холод войны — постоянное содержание этих разговоров, и это постоянно удивляет, если читать диалоги сегодня, спустя более шестидесяти лет после событий. Невольно качаешь головой, нередко испытываешь потрясения и просто растерянность, но от подобных моральных порывов необходимо освобождаться, в противном случае вы будете понимать лишь свой собственный мир, а не мир солдата. Норма жестокости показывает лишь одно: убийства и жестокое насилие были буднями рассказчика и слушателей, и ничего необычного для них не представляли. Они часами беседовали, например, о самолетах, бомбах, радарах, городах, ландшафтах и женщинах.