По твердому убеждению Денисова, это было против природы, и хотя он сам вызвал это удивительное к жизни, но вызвал не осознанно, а находясь в безвыходном положении и не очень-то надеялся на успех. И вот, несмотря ни на что, это удивительное стало явью, произрастало на глазах и заставляло постоянно думать о себе. В нем была тайна, присутствие рядом с ней волновало, но проникнуть в нее Денисов не мог, как ни старался. Взаимосвязь всего живого была скрыта от него обыденностью его жизни, в которой главное место занимали заботы о хлебе насущном, о вещах практических и простых. Он шестой год, не жалея сил, работал егерем и жил в лесу, но, оказавшись в нем случайно, он так и остался для него случайным человеком. Прошлое ремесло держало крепко, Денисов и сейчас мог с закрытыми глазами разобрать и собрать любую деталь своего трактора и определить на слух любую неисправность в его моторе, но хитрости и секреты жизни лесных обитателей по-прежнему были для него за семью замками. Их, эти хитрости и секреты, мог знать только такой человек, как Федотыч, выбравший труд охотника и зверолова не по принуждению или печальной необходимости, а по жизненному назначению. Для Денисова же это был не тот пласт, который он мог поднять и освоить.
Однако случай с медвежонком заставил Денисова посмотреть на многое по-новому. Конечно, его особый интерес вызывал именно медвежонок, но, наблюдая за ним, он неожиданно для себя увидел в другом свете и Найду. За три недели, что она ухаживала за своим приемышем, Денисов узнал о собственной собаке больше, чем за пять с лишним лет, что она жила у него. И это объяснялось не сухостью его характера, а тем более не его нелюбовью к собакам — не любил бы, не завел; нет, это была черта, выработанная жизнью, привычка, по которой он относился к Найде так, словно она полагалась ему по какому-то списку или по ведомости, как, например, телега или хомут для мерина, да и сам мерин тоже. Он никогда не бил Найду, не кричал на нее, вставая утром, сначала кормил ее, а потом ел сам, но во всем этом больше проявлялось отношение хозяина к хорошему работнику, чем признание за Найдой равенства с ним самим. Словом, его отношения с Найдой складывались ровно, и он не вникал в то, чем и как жива Найда, сообразуясь лишь с обстоятельствами и требованиями своей жизни и работы.
Но теперь, наблюдая за тем, как растет медвежонок и как обихаживает его Найда, Денисов открывал в ней такие качества, которых раньше по простоте душевной не замечал. Шаг за шагом собака переставала быть для Денисова просто бессловесным существом, у нее оказалось столько проявлений самых неожиданных свойств, что он только разводил руками. Чего стоили одни лишь выражения остроухой Найдиной морды и издаваемые ею звуки, когда она занималась щенятами и медвежонком, — по ним Денисов, как если бы эти выражения и звуки предназначались ему, безошибочно угадывал все настроения и желания собаки. И умиротворение, владевшее Найдой, когда она, закрыв глаза и раскинувшись в самой немыслимой позе, кормила медвежонка и щенят; и нежное поскуливание, похожее на голубиное воркование, которым сзывались расползшиеся по чулану щенята; и нарочитая строгость в голосе, когда иной раз Найде приходилось и рыкнуть, чтобы успокоить не в меру разбаловавшихся детишек, — все это замечал теперь Денисов, из всего извлекал интересный опыт.