Ели много, насыщаясь за весь день. Никто из охотников не оделся, сильные, мускулистые тела их блестели от пота, и хотя время стояло самое комариное, ветер с озера продувал весь мыс, и комаров на поляне не было и в помине.
Приглядываясь к охотникам, Яшка по-прежнему не видел в них никаких признаков усталости, и только одно насторожило его и укрепило во мнении, что в ковше было не простое питье: у всех были сильно расширены зрачки, словно каждый испытывал какую-то боль, но терпел ее. Может, переплясали? Целый час крутились как заводные, тут не то что зрачки — глаза на лоб вылезут.
Но это предположение оказалось несостоятельным. Случайно взглянув на отца, Яшка увидел, что и у него зрачки расширены. Значит, не в пляске дело, отец не плясал. Все от одного и того же — от этого непонятного питья. Наверное, мать настояла на своих кореньях, она с ними с утра до ночи возится.
Уже давно стояла ночь, а никто и не думал укладываться, и, когда поели, Маркел взял топор и воткнул его в землю лезвием кверху. Достал нож, какой Яшка не видел не только у отца, а вообще, — с лезвиями на обоих концах и с ручкой посередине, причем ручка была тоже железная.
Яшка с интересом ждал, что будет дальше. А отец, как бы взвешивая, подержал в руке нож и затем положил его серединой на лезвие топора. И самое удивительное — нож не соскользнул, не упал на землю. Так точно угадать равновесие мог только человек, не раз проделывавший подобное или знавший какой-то секрет, который помогал ему, как помогают фокуснику незаметные уловки[5].
Но самое удивительное было впереди. Убедившись, что нож установлен прочно, Маркел плавным движением крутанул его. Нож завращался и, по мнению Яшки, должен был обязательно упасть, однако не падал, будто прилипнув к топориному лезвию. Концы ножа мелькали, как острые птичьи крылья, но постепенно ход замедлялся, и через минуту вращение кончилось. Однако Маркел снова крутанул нож, и лишь после третьего раза, словно в чем-то удостоверившись, прекратил непонятное для Яшки занятие.
Концы ножа, как стрелки, указывали противоположные направления — один упирался в озеро, другой — в лес. В ту сторону Маркел и повернул Яшку лицом. Сказал:
— Вот и вырос ты, Яков. Для нашей, для охотницкой дороги созрел. Принимаем тебя в свой род. Будь нам сыном и живи по нашим законам, и в том наше тебе благословение. А чтоб крепок был уговор, дай клятву, которую я скажу тебе.
И Маркел, сначала громко, а затем понизив голос до шепота, стал говорить клятву:
— Встану я, раб божий, благословясь, умоюсь водою, росою, утруся платком тканым, пойду, перекрестяся, из избы в двери, из ворот в ворота, на восток, во темный лес. Встречу брата моего лесного, одной грудью со мной вскормленного. Низко поклонюсь, не трону, а как нарушу присягу божескую — пусть заманит меня тайга дремучая, и не найти мне дороги назад. И отвратится от меня род мой, и забудется имя мое. Будьте слова мои крепки до веку, нет моим словам переговора и недоговора, будь ты, мой приговор, крепче камня и железа.