– Я вижу несколько проблем, – сказал Гренби, – которую вы имеете в виду?
– Я имею в виду, что если сын не лишен наследства, выглядит довольно дико, что они с отцом никогда не встречаются. Такое частное, не имеющее юридических последствий отречение решает этот вопрос. И остается только одна трудность, полагаю, сейчас именно она занимает молодого человека. Как же старик должен умереть наконец?
– Я знаю, как он должен был умереть, – заметил Гренби.
Отец Браун, казалось, не расслышал его реплики, погруженный в свои мысли; он несколько рассеянно продолжал:
– И все же во всем этом имеется нечто большее. В его плане было нечто, что ему нравилось более… ну, в более теоретическом смысле. Ему доставляло некое порочное удовольствие, пребывая в одном образе, признаваться вам в преступлении, которое он действительно совершил в другом образе. Именно это я имел виду, говоря об инфернальной иронии, о шутке, поведанной дьяволу. Знаете, это порой зовут парадоксом. Пребывая в самом сердце ада, можно испытать своеобразную радость, говоря правду. Прежде всего – говоря ее так, чтобы никто ничего не понял. Вот почему ему так по душе пришелся этот маскарад: прикинуться другим человеком и очернить самого себя настолько… Насколько он того заслуживает, собственно. Вот почему моя племянница слышала, как он смеется, сидя в одиночестве в картинной галерее.
Гренби подскочил, словно человек, которого крепкой затрещиной вернули с небес на землю.
– Ваша племянница! – воскликнул он. – Ее мать ведь хотела, чтобы она вышла за Масгрейва, не так ли? Полагаю, ее привлекли его богатство и положение в обществе.
– Да, – сухо ответил отец Браун, – ее матушка всегда выступала за благоразумие и рассудительность при выборе жениха.
Перевод Марии Великановой