Габриэль Гэйл был художником и поэтом, в жизни бы он не стал притворяться даже самым частным из сыщиков. Так получилось, что несколько тайн он все же раскрыл, но тайны эти были особого толка, из тех, что манят мистиков-тайновидцев. Тем не менее пару раз из мистического тумана ему приходилось шагать прямо в оживленную и бодрящую атмосферу убийства. Иногда удавалось доказать, что убийство было на самом деле самоубийством, иногда – ровно наоборот, а порою приходилось с головою закапываться в преступные занятия полегче – подлоги и мошенничества. Но подобные происшествия всегда были для него случайны, просто иногда его вдумчивый интерес к странным человеческим устремлениям и увлечениям заводил его (как и их) за границу закона. И в большинстве случаев, как отмечал сам Гэйл, мотивы убийц и воров оказывались совершенно здравыми и даже скучноватыми.
– Не гожусь я для таких благоразумных дел, – говаривал он. – Полиция меня легко дураком выставит. Меня бесполезно просить замерять оставленные кем-то на земле отпечатки обуви, чтобы разобраться, куда преступник шел или где топтался. Но если на земле будут отпечатки рук, тут я возьмусь угадывать, чего это он ходил вверх ногами! Но догадаюсь я об этом единственным доступным мне способом – потому что я и сам безумен и на такие штуки способен!
Вероятно, та же солидарность в безрассудстве и привела его к тайне непостижимого исчезновения Филеаса Солта, знаменитого писателя и драматурга. Говорят, чтобы поймать вора, нужен другой вор, поэтому неудивительно, что кое-кто поговаривал: найти поэта сможет только другой поэт. Ибо ноги у этой тайны наверняка росли из сфер чисто поэтических, куда полицейских запускать бесполезно.
Личная жизнь Финеаса Солта всегда была достоянием общественности, как, например, жизнь Байрона или Д’Аннуцио. Человеком он был выдающимся, при этом выдавался куда сильнее, чем вызывал уважение. Обладал он многими качествами, достойными восхищения, хотя многие восхищались в нем и тем, что восхищения вовсе не заслуживало. Критики-пессимисты заявляли, что он – большой пессимист, тем аргументируя, что его исчезновение – не что иное, как самоубийство. Оптимистичные же критики продолжали настаивать, что он – Настоящий Оптимист (что бы это ни означало), и оптимистично верили в то, что Финеас Солт был убит.
В глазах всей Европы его жизнь и карьера были такими сенсационно-романтическими, что немногие могли помыслить, а тем более осмелиться предположить вслух, что в природе нет ни одного закона, препятствующего даже величайшему из поэтов просто провалиться в колодец либо утонуть в море из-за судороги в ноге. Но большинство его почитателей, а также все до единого профессиональные журналисты склонялись к куда более сложным и увлекательным версиям.