— То верно сказано: узел на узле. Община, как артельный котел, всех варит в одной воде. Хорошего мало.
— Присматриваюсь к вам, Семен Григорьевич, с первого дня. И любо, скажу, когда вы у наковальни.
— Да ведь у нас дома своя кузница. Я, сказать вам, сызмала молоток взял в руки, может, пораньше ложки. Отковать или сварить, за этим у нас в люди не принято.
— Это где же у вас?
— По Туре, значит. Река такая. На полдень лицом встанешь — правая нога на Урале, а левая — сама Сибирь. Вот и судите, вроде бы как межедворье. До нас каменья, а от нас леса — конца-краю нет. А по Туре земли — хоть на ломоть мажь, чернозем.
— Тура, Семен Григорьевич, — ведь это и Верхотурье и Туринск? Не так ли?
— Да как же, как же, — весь зажегся Огородов, впервые за время службы услышал от человека родные названия. Вытерев наскоро руки о прожженный передник, стал быстро пригибать пальцы: — Верхотурский монастырь, мощи Семиона Праведного. На богомолье пешком ходим. Это вверх от нас. А чуточку пониже Туринск — уезд. Двадцать верст — по нашим палестинам и в расчет не берем. А вы как-то и наслышаны? И Туринск наш. Может, и бывать приходилось? Сейчас по чугунке — долго ли.
— Нет, нет, Семен Григорьевич, бывать не бывал, а о местах ваших читывал. Да что же мы так-то, походя. Вы бы зашли как-нибудь ко мне, чайку попьем, Семиона Праведного вспомним. Ей-ей. А я живу рядом, в Якорном тупике. Дом вдовы Овсянниковой. А много ли еще служить вам?
— Срок кончился. Не война — к страде бы дома был. Да вот сказывают, с японцем дело идет к замирению.
— Самое вероятное. Поиграли в смерточку.
— Тогда, слава богу, по чистой бы. Дома земля, хозяйство. Мать-старуха.
— Хозяйства у мужиков небось крупные? Раскидистые, по-сибирски?
— Не сказать чтобы. Всякие есть. Но мужики осели крепко. Дай время.
— Нет, с вами, Семен Григорьевич, непременно надо потолковать. Вот и приходите в субботу. Третий дом с угла. Как вы?
— Что ж, я тоже… Я пожалуй.
Огородов приглядывался к Егору Страхову и в его манере говорить, неторопливо и вопрошающе, в его движениях, точных и сдержанных, находил много незнакомой привлекательности и уже заранее чувствовал его власть над собою. «Мало что городской, — думал солдат, — а за деревню, говорит, болею. Это не всяк скажет. Башковит».
Субботы Огородов едва дождался. Она была банная, и Семен Григорьевич к вечеру надел на чистое белье свою воскресную рубаху, припасенные на выход со скрипом сапоги и пошел в Якорный тупик.
Егор Егорыч был дома и на звонок дверь открыл сам. Пока они здоровались у порога, в коридор вышла девушка с длинной толстой косой и засветила на стене медную висячую лампочку. Запахло серной спичкой, обгорающим фитилем и ласковой домашностью, от которой совсем отвык Огородов.