Когда, наконец, я расстался с «Общественной пользой», ушел и Александр Исаевич оттуда, мы стали встречаться главным образом в моем редакционном кабинете, в котором он был частым и дорогим гостем. Я не мог удержать радостного восклицания при виде его, ибо, с чем бы он ни пришел, его спокойная осанка, задумчивое, грустное лицо с лучистыми глазами сразу рассеивали напряженное редакционное настроение, сменявшееся предвкушением душевного отдыха. Трудно рассказать словами, в чем заключалось обаяние его благородной личности, было оно не в действиях, не в речах, а в чем-то неосязаемом: в мягком спокойствии, в широко раскрытом сердце, душевной теплоте, чутком внимании. Отрадно было сознавать, что к нему всегда можно постучаться, все можно было рассказать и душевно около него согреться.
Уже после смерти Александра Исаевича мне, к величайшему удивлению, стало известно, что он был масоном. Масонство представлялось мне категорией исторической, роль свою давно закончившей, и лишь в 1904 году я вдруг узнал, что оно еще претендует на жизнеспособность. Во время одного из пребываний в Москве ко мне в гостиницу «Националь» явился Д. И. Шаховской и предложил подняться к только что вернувшемуся после долговременного пребывания за границей профессору М. М. Ковалевскому – «это очень интересный человек, и вам нужно с ним познакомиться, пойдемте сейчас, он ждет вас».
Мы поднялись этажом выше, и добродушно разжиревший, с таким же жирным голосом, Ковалевский, едва успев поздороваться, сразу же стал доказывать, что только масонство может победить самодержавие. Он напоминал комиссионера, который является, чтобы сбыть продаваемый товар, ничем не интересуется, ничего кругом не видит и занят только тем, чтобы товар свой показать лицом. Это мне не понравилось, и пропал всякий интерес к сближению с ним, несмотря на большую авторитетность и популярность его имени. Позже он поселился в Петербурге, и я бывал у него только на собраниях. В общественных организациях он был вроде генерала на купеческих свадьбах.
Насколько мне известно, Ковалевский и был родоначальником русского масонства конца прошлого века. Русская ложа, отделение французской «Ложи Востока», была им торжественно, по всем правилам обрядности, открыта, а через несколько лет за нарушение тайны надолго усыплена и вновь воскресла уже в нынешнем виде. Но традиции масонства уже в значительной мере выветрились, и ложа приобрела оттенок карбонарский. Замечательной для России особенностью было, что ложа включала элементы самые разнообразные – тут были и эсеры (Керенский), и кадеты левые (Некрасов) и правые (Маклаков), которые в партии друг друга чуждались, миллионеры-купцы и аристократы (Терещенко, граф Орлов-Давыдов) и даже члены ЦК эсдеков (Гальперн), которые открыто ни в какое соприкосновение с другими организациями не входили.