Это так и осталось для меня загадкой, хотя я и держусь мнения, что какая-нибудь на взгляд незаметная особенность властно ведет с виду заурядного, а то и просто глупого человека по пути успеха. Таким был, например, московский коллега Проппера И. Д. Сытин, полуграмотный офеня, умело прикидывающийся простачком, чтобы поглубже укрыть острую смекалку, сверхъестественно чувствующую вкусы и потребности окружающей обстановки. Это был подлинный самородок с крепким самосознанием и большим честолюбием. Проппер же представлял именно выдвиженца, отличающегося здоровыми и бесцеремонными локтями и захлебывающегося мелким тщеславием. Перед начальством он трепетал благоговейно. Но теперь, когда, по удачному слову Розанова, «начальство ушло», и признаком хорошего тона интерес к политике стал даже на аристократической Английской набережной, где Проппер занимал роскошную квартиру, питавшую сознание собственного достоинства. Теперь мода была на политическую роль, и он перед нами держался, как вчера перед начальством, не остановился и перед нашими требованиями неограниченного полновластия, отказа от вмешательства в редакционную часть и даже упразднения самого названия «Биржевые ведомости».
И вот началась страда. Уже в 8 часов утра я был в редакции, чтобы подготовить выпуск вечерней газеты – надо было прочитать все, что принесла почта, просмотреть утренние газеты и дать их обзор, познакомиться со срочными рукописями. Только что работа закончена, начинают поступать корректуры из типографии, потом идет верстка номера. После часа дня я уезжал домой, чтобы к трем часам вернуться в редакцию для работы над завтрашним утренним выпуском. Но зато ночью редко приезжал, эта работа лежала на плечах Милюкова и Ганфмана, которые оставались в типографии до четырех и до пяти часов утра.
Газета названа была «Народная свобода», и самое название указывало на тесную связь с Партией Народной свободы. Поэтому вопросы программы определялись линией партийного поведения, и вообще на первый план победоносно выступила тактика. За первой всеобщей забастовкой, ликвидированной манифестом 17 октября, последовала вторая, несмотря на ее неудачу, провозглашена была третья, в Москве грянуло вооруженное восстание, крестьяне жгли помещичьи имения, возвращавшиеся из Сибири демобилизованные войска сметали все на своем пути, в казармах и на кораблях вспыхивали военные бунты, десятками ежедневно подстреливали и взрывали бомбами представителей администрации, а правые организации устраивали по всей России – в подозрительно однообразных формах – кровавые погромы евреев и интеллигенции. Спустя тридцать лет на собрании памяти А. И. Гучкова в Белграде В. В. Шульгин так и заявил, что «еврейскими погромами мы остановили первую революцию».