А между тем «ушедшее» начальство уже возвращалось, под руководством П. Н. Дурново, обыватель же успел устать и остыть. Проппер считал, что слишком поторопился, и всячески саботировал. Когда 20 декабря газета вновь была закрыта, он заявил, что дальнейшее наше руководство грозит ему полным разорением, и мы беспрекословно ушли.
Сейчас же, однако, начались переговоры с разными лицами – помнится, было предложение и от Сытина, но на реальную почву их поставил богатый инженер-подрядчик и заводчик Ю. Б. Бак, еврейский общественный деятель. Он щедро субсидировал плохо конкурировавшую с «Новым временем» газету «Новости», из которой старались сделать противовес злобному антисемитизму Суворина. Среди бесчисленного количества других периодических изданий и «Новости» были в начале 1906 года закрыты, но Бак хотел продолжать издание и, опять через Ганфмана, пользовавшегося большой популярностью и любовью в газетных кругах, обратился к нам. Мы снова поставили условием, чтобы не было никакого преемства «Новостей», чтобы редакция составлена была заново и состояла в исключительно нашем ведении. Это вполне соответствовало и намерениям самого Бака, и он ни разу не сделал попытки вмешательства и вообще держал себя безукоризненно корректно. Известный художник Бакст начертил нам изящный оригинальный заголовок «Речь» – опять tout court[50].
Создание «Речи» мало чем напоминало рождение «Права». Его мы действительно долго вынашивали, тщательно каждую деталь обсуждали, над каждым выражением задумывались, каждую фразу отделывали. Теперь было не до того, стало некогда, серьезно думалось, что Россия потерпит урон, если сегодня не будет то-то и то-то сказано. Да и обсуждать было нечего – Конституционно-демократическая партия успешно оформилась и определилась, и ее положение направляло линию поведения газеты. С Милюковым никаких разногласий не было, я отчетливо сознавал превосходство автора «Очерков», он же глубоко прятал ученость, никогда не давил ею, а товарищеская простота, необычайная работоспособность и ровная уверенность пленяли и привязывали к нему. Он со своей стороны говорил, что, осев в 1905 году в Петербурге, застал меня «на командной высоте русской журналистики и с почтением относился к кружку „Права“, в который принят был как свой».
При такой взаимооценке совместная работа не требовала предварительной подготовки. Я не помню, чтобы перед выходом газеты в свет было какое-нибудь обсуждение плана с сотрудниками. Задача издания была настолько ясна, что каждому вступающему в состав редакции было отчетливо видно, на чем нужно сосредоточить удары. В приглашении постоянных сотрудников главная роль принадлежала Ганфману: у меня был уже обширный круг литературных знакомств, но преимущественно среди тузов, а Ганфман благодаря пытливой любознательности и изумительному чутью знал решительно всю газетную братию и каждому знал настоящую цену. И вот что характерно: при безоглядном увлечении Конституционно-демократической партией наш редакционный штаб не состоял в ее рядах – и сам Ганфман, и все постоянные работники были внепартийными, политически свободными. Это было чрезвычайно важно, ибо цель издания была не только ясна, но она была всепоглощающа и притязала стать фокусом, в котором сосредоточивались бы все лучи газеты. Ей грозила поэтому односторонность, а между тем больше всего к газете применимо замечание, что все роды литературы хороши, кроме скучного. Налет односторонности, несомненно, был на газете, потому что мне лично скучным казалось все, что не касается Партии Народной свободы, и я, в сущности, был редактором никудышным, до тех пор пока после Второй Думы не отошел от политической деятельности, посвятив себя газете как таковой. Я не раз чувствовал, что духовные узы, связывающие с партией, превращаются в тяжелые, неудобоносимые цепи. Большим для нас облегчением было появление вскоре официозного «Вестника Партии Народной свободы», отвлекшего от нас партийные дискуссии и партийное самодовольство.