Днем я сидел в своем кабинете, читал и правил поступающие рукописи, просматривал до отправки в типографию текущий материал, доставляемый редакторами разных отделов, принимал посетителей, работал с секретаршей над обширной перепиской. Вечером работа происходила в общей комнате, где стояло четыре стола – для выпускающих, Ганфмана и для меня с Милюковым. В центре стоял круглый стол, а у одной стены просиженный диван. Материала всегда оказывалось гораздо больше, чем мог вместить размер газеты, и выпускающий сердито огрызался: «Что же, мне это на своей спине напечатать?» Работа сопровождалась непрерывным чаепитием, в котором принимали участие и гости – ближайшие друзья газеты, неизменно появлявшиеся в моменты особого политического оживления, и тогда становилось весьма шумно. А когда бывало тихо и типография задерживала подачу корректур, Милюков укладывался на диван и, подложив ладонь под щеку, моментально засыпал, и так же бесследно сон сразу исчезал, как только скажешь ему: «Корректура подана».
Моя работа чрезвычайно облегчалась надежнейшими редакторами отделов: не нуждался в проверке провинциальный материал, проредактированный и подобранный А. С. Изгоевым, которого можно было назвать воплощением добросовестности. Равным образом можно было быть вполне спокойным за содержание хроники, которая была в ведении А. С. Фейгельсона, человека рыцарской честности и порядочности. Случалось, что кто-либо передавал мне заметку для хроники, и, обещая напечатать, я посылал ее Фейгельсону, а он приходил ко мне со вздернутыми на лоб очками и шутливо спрашивал, какую взятку я получил за обещание напечатать эту заметку. Бывало, конечно, неприятно, но он обстоятельно пояснял, что в заметке скрывается реклама или какой-нибудь подвох, которого я в простоте души не заметил. «Речь», именно благодаря Фейгельсону, пользовалась безукоризненной репутацией. Чрезвычайно активно и умело из ночи в ночь выполнял изнурительную работу выпуска Б. О. Харитон, которому нужно было к концу верстки, уже под утро, спешно разбираться в массе злободневных известий и напрягать все внимание, чтобы не упустить чего-либо существенного и расположить все так, чтобы наиболее важное бросалось читателю в глаза. Я встретился с ним теперь, лет через тридцать после основания «Речи», в Риге, где он продолжает заниматься газетной работой. Оставшиеся в живых соратники твердят мне: «Никогда не забуду того духа, который создавался вами, – этого удивительного сочетания свободы, дружеской дисциплины, веселого газетного скептицизма и глубокой серьезности и ответственности». До слез волнуют такие заявления, и потому именно, что нет сознания, что я заслужил их. А если есть здесь частица объективной правды, то… честь и хвала лозунгу моему – все образуется! Своей воли, сознательных усилий я к этому не прилагал.